Испить чашу

И как раз вовремя появился полковник Воронькович; быстро собралась хоругвь охотников, выступили. Шли спешно - Вороньковичу не терпелось сквитаться за свою утрату. Возле Острошицкого Городка случилась первая стычка - с царской наемной ротой немцев. Стычка была малой, немцев легко вытеснили из местечка, потеряв в своем строю троих. Вечером Юрий дремотно лежал на лавке; темно было на душе, длинную вереницу будущих дней угадывал он из своего скучного оцепенения - все обещали такую же цепкую тоску. Стась рядом стачивал зазубрины с жала сабли; уныло скрипел камень, мрачно отблескивал клинок, напоминая Юрию Эвкино обещание. Но смерть... странно она ходит, думал Юрий, или слепа... Вот троих сегодня убили немцы, а на нем и царапины нет - как это понять? Конечно, были они молодые, неопытные в бою, но и безгрешные - проклятье над головой не висело. Так за что? И Юрий думал, что проклятье не есть сама смерть, а ожидание ее, печаль о ней, боль, против которой бессильны вино, веселье товарищей, их похвалы и заботы. Живешь - что в могильной яме сидишь, нет руки, чтобы помогла выйти, нет взгляда участия, слова прощения. Убьют - никто и знать не будет за что, и не будет знать, что каялся и страдал...

Юрий, не вытерпев, рассказал Стасю свой грех.

- Эх, пан Юрий, что мучаться, - ответил Стась. - Ведьма того не стоит. Я их сотню искрошу, лишь бы ты был счастлив.

- Почему ж мне несчастно? - спросил Юрий.

- Может, тебе, пан Юрий, такое назначено.

Ничего исповедь не изменила, наоборот, добавилось новое мучение, - что тайна вырвалась и теперь вернуть ее под замок в тайный душевный ящик уже нельзя. Утешало немного, что приятель будет нем, как могила, но если на самого себя нельзя положиться, как на другого надеяться?

Поутру, взяв два десятка людей, Юрий поехал узнать, куда делись наемные немцы и что они делают. Никакой нужды ходить самому в разведку не было - душа ныла, вот и придумал занятие. Против привычки Юрий не позвал с собой Стася, он даже постарался выехать незаметно, но через версту Стась нагнал его и зарысил обок. Юрий порадовался заботливой верности друга, но она вызвала и досаду - из-за раскрытой тайны. Под предлогом осторожности он разделил свой отрядик на два и второй поручил Стасю. Так шли около часа среди болот и вдруг, перевалив холм, столкнулись на пулевой выстрел с конным стрелецким разъездом. Стрельцов было больше, чем солдат при Юрии, и, почуяв легкость добычи, они без промедления начали атаку. Юрий подал знак уходить. Стрельцы перешли в галоп и уже привстали в стременах для рубки, но на бугре встреченный противник удвоился - лихость стрельцов потухла. Столкнулись, потрогались саблями и разлетелись - каждый в свою сторону без особых потерь. У Юрия двое оказались ранены - молодой шляхтич и пулей в плечо Стась. Юрий чувствовал себя виновником ранения. Вроде бы ни в чем он не был виновен. Стась и бился на другом конце строя - никак не зависела от Юрия его удача. И все же была причина - открытый вечером грех. Но не мог же некий стрелец палить в Стася за чужую вину? Ему и все равно в кого выпалить - лишь бы попасть. Не повезло Стасю, как каждому когда-нибудь не везет. Все так, не было прямой вины, но помог, помог - не уйти было от такого признания. Легла на Стася его откровенность, Стась жалел его, задумался достаточно, чтобы потерять ловкость и ту быстроту кругового взгляда, когда все видит опытный рыцарь - и близкую саблю, и тень за спиной, и дальнее дуло пистоли, направляемое ему в грудь... Это чувство виновности давило Юрия весь обратный путь и потом, когда далеко провожал Стася, увозимого к дядьке. Он пробыл с другом до темноты и при прощании прослезился, убежденный, что никогда им больше не встретиться. Почему-то казалось ему, что в ближайшее время его убьют.

Через два дня после отъезда Стася присоединилась хоругвь к отряду Кмитича; что-то назревало - Кмитич шел к гетманскому войску. Вот тут, в канун больших событий, получил Юрий отцовское письмо. Причем привез письмо пан Пашута. Неожиданно возник он в один из дней, полупьяный и шумный и кинулся целоваться. Потом хлопнул себя по лбу кулаком и запустил руку в глубокий карман: "А-а! Пляши, пан Юрий, тебе письмо!"

Предчувствие беды охватило Юрия. Примерещилось, что отец узнал, догадался, и в письме - отречение. Дрожащими руками сломил Юрий печать.

"Дорогой сын", - прочел он, и освобождение от страхов осветило его, как благодать.

"...Прими мое благословение, - читал Юрий, - и передаю тебе с паном Пашутой денег, хоть и немного. Пан Михал посватался к Вольке Метельской, дай им бог счастья. Еленка Метельская о тебе вспоминает и за твое здоровье молится. Пан Петр Кротович, святая душа, умер, царство ему небесное, неделю назад..."

- Господи! - поразился Юрий. - Кротович... Мог сто лет жить...

- Кротович? - откликнулся Пашута. - У войского в гостях. Вышел во двор, виском о камень... Его всю жизнь к такой смерти тянуло... Вот, держи, пан Юрий, - он протянул кошелек с золотыми.