Исполнение приговора

– Одного не хватает, верно? Полагаю, это как раз тот, который сгорел в «лексусе». При этом зубная и медицинская карты Уварова бесследно исчезли при невыясненных обстоятельствах, а в квартире у него шаром покати – даже отпечатки пальцев с дверных ручек и выключателей стерты. И не просто стерты, а – обезжирены. Немного странно, правда? Родственников у него нет, генетическая экспертиза невозможна, так что материалы для опознания у нас имеются только те, которые нам подбросили: машина Уварова, его пистолет, винтовка и именной жетон военнослужащего. Сплошная несгораемая, пронумерованная и зарегистрированная неорганика, которая ни черта не доказывает. А если бы он в художественном беспорядке разбросал все это железо вокруг украденного из музея скелета мамонта – вы что, и тогда поверили бы, что это скелет подполковника Уварова?

– А родственники охранника, который предположительно сгорел вместе с машиной?

– Если они и существуют, найти их наверняка будет непросто, – сказал Глеб. – На это могут уйти месяцы – вполне достаточный срок, чтобы убежать на край света и зарыться на километр вглубь земной коры. Или, наоборот, организовать себе шикарную жизнь под чужим именем у всех на виду. Толку нам тогда будет от генетической экспертизы! Она только подтвердит то, в чем я уверен уже сейчас: Уваров жив, здоров и благополучно процветает где-то неподалеку. Мне даже кажется, что я знаю, где именно.

– Припять?

– Свято место пусто не бывает, – кивнув, подтвердил Глеб. – Спрос на оружие и наркотики никуда не делся, как и торгаши, готовые поставлять и то, и другое в любых разумных количествах. Найти замену Хвосту и Бурому – раз плюнуть. Московские ночные клубы, где стояли, там и стоят, и бармены уже устали отбиваться от клиентов: ну, нет у меня, и когда будет, не знаю! Контрабандисты на западе Украины подсчитывают убытки и печально вглядываются в восточный горизонт: не едет ли очередная партия москальских стволов? А уж за проводниками, курьерами и прочей мелкой швалью дело не станет – только свистни, и можно проводить кастинг.

– И что ты намерен предпринять?

– Я? – Глеб пожал плечами, хлебнул сильно разбавленного коньяком кофе и с удовлетворением крякнул. – Я намерен заехать за Ириной, отвезти ее домой и на некоторое время сделать счастливой, предоставив то, в чем она, как всякая нормальная женщина, остро нуждается: спокойную семейную жизнь, любовь, заботу и мужа, который не врет и никуда не исчезает.

– Некоторое время? – переспросил Федор Филиппович, безошибочно уловивший ключевое словосочетание.

– Так точно. Сейчас искать нашего друга бесполезно – сидит под капустным листом, тише воды, ниже травы, и ждет, чем дело кончится: поверят или нет? Пусть успокоится, освоится, обживется на новом месте, начнет потихонечку восстанавливать то, что сам же и разрушил…

– А если ты ошибся?

– Тогда будет немножечко обидно, но не смертельно. Одно из двух: либо погиб, либо сбежал. Трафику через заповедник конец, Пустовойтову конец, Хвосту и Бурому конец… А конец – делу венец. А что Угорелый убежал за тридевять земель и там при свете северного сияния будет до самой старости сушить подштанники – это я как-нибудь переживу. По мне, провести полжизни в постоянном страхе хуже, чем схлопотать пулю между глаз. В общем, так ему и надо.

– Ну-ну, – с сомнением произнес Федор Филиппович.

Он покосился на рюмку, но пить отчего-то расхотелось – потому, наверное, что Глеб говорил правду: судя по всему, пить за победу действительно было рановато.

* * *

Покрякивая рессорами и дребезжа как попало сваленными в багажнике железками (лом, лопата, топор, домкрат, монтировка – словом, все необходимое, чтобы самостоятельно справиться с любой проблемой в местах, где эвакуатора не дозовешься), старый «уазик» с пропыленным насквозь, давно прохудившимся брезентовым верхом бодро катился по разбитой, ухабистой, уже начавшей зарастать дороге. Обутые в лысую резину колеса барабанили по неровностям растрескавшегося, взломанного корнями растений асфальта, за кормой вилась, оседая на листве подобравшихся вплотную к дороге, заполонивших обочину кустов, подсвеченная лучами заходящего солнца пыль. Медно-красные закатные блики дрожали на запыленных стеклах приборов и скользили вверх-вниз по вороненому стволу стоящего торчком справа от водителя помпового дробовика.

«Уазик» двигался по левой стороне, потому что впереди, по правой, тоже волоча за собой сдуваемый ветром вправо шлейф пыли, двигался старый грузовой «фольксваген LT-28», похожий на поставленную на колеса коробку из-под обуви. Сидевший за рулем «уазика» мужчина в линялом камуфляже без знаков различия обладал могучим, воистину богатырским телосложением и почти до глаз зарос густой рыжеватой бородой. Из-за этой бороды в окрестностях радиационного заповедника он был известен под кличкой «Барбаросса» – «Краснобородый»; те, кому было не под силу выговорить это мудреное иностранное слово, звали его попросту – Бородой. Борода не обижался: хоть горшком назови, только в печку не ставь. Кроме того, он знал, что еще возьмет свое.