Исполнитель

"Ладно, Родная. В конце концов, восемь дней - не восемь лет. Потерпим!"

…

Солнце вставало нехотя, будто бы зябко поёживаясь, и впереди людей тянулись длиннейшие, чуть ли не бесконечные тени. Тени уже почти дотянулись до каменной башни, ворота которой вот-вот со скрежетом отворятся, начиная новый трудовой день.

– Эй, вы, свиное отродье! Шевелите костями! - надсмотрщик угрожающе щёлкнул бичом.

Звеня кандалами, колонна невольников продвигалась к городу Треллеборгу, что означает "город рабов". Да, именно здесь в старину викинги продавали свою двуногую добычу.

"Родная, отзовись"

"Да, мой милый"

"Ага, сразу "милый". Упекла на каторгу…"

"Ну родной мой, ну потерпи, ну я и так себя исказнила"

"Ладно, к делу. Что делать дальше?"

"Значит, так. Сейчас вас накормят… если это можно назвать едой. А потом придёт "покупатель", отбирающий гребцов для галер. Вообще-то туда сейчас берут всех подряд, но как сделать так, чтобы тебя сразу взяли именно на ту галеру… подумать надо"

…

– Меня не интересуют их моральные качества, ясно? Мне надо набрать сотню здоровенных парней, причём немедленно!

"Покупатель"-отборщик прохаживался между каторжниками, не стесняясь щупал мускулы, кое-кому заглядывал в рот. За ним следовал надсмотрщик, придавший своей свирепой морде почтительность. Кругом стражники в латах. Тычок пальцем, взмах плетью - и ещё один рекрут-гребец выдернут из строя. Рыцарь вздрогнул, когда отборщик ощупал его руки.

– Ты! Вышел из строя!

Закончив сортировку, "покупатель" обратился к отобранным.

– Почтенные господа! - стражники заржали - Вам оказана великая честь: вы приняты на службу Его Королевского Величества. Сейчас вас накормят от пуза, а после обеда вы отправитесь в небольшую прогулку до Мальмё, где вас уже ждёт не дождётся флот Его Величества. Стража, загоните почтенных господ в их стойла! - стражники снова заржали.

Оказавшись наконец на грубо отёсанных нарах, Первей вытянулся, насколько это позволяли кандалы (каждого из узников приковали к железному кольцу).

"Родная, ты довольна?"

Шелестящий бесплотный плач.

"Ну ты чего? Родная, я пошутил!"

"Та девчонка, Яна, права тысячу раз. Над тобой измываются всякие ублюдки, а я не в силах тебе помочь. И всё из-за меня!"

"Ну перестань, не плач. Ты у меня такая умница! Что случилось, в конце-то концов? Я жив-здоров, еду в Эдинбург за казённый счёт. Но главное - я люблю тебя"

"Даже после этого?"

"Даже после всего. И знаешь, о чём я сейчас мечтаю?"

"О чём?"

"Вот настанет день нашей свадьбы. И вечером ты придёшь в нашу спальню, вся в белом…"

"Непременно в белом?"

"Непременно. Не перебивай мои гениальные мысли! Значит, придёшь, снимешь с мужа - меня то есть - сапоги…"

"Ого!"

"Да, примерно так. И я скажу тебе одно слово…"

Первей выдержал паузу.

"Какое слово, милый?"

"А как ты мне тогда, на люгге: "Раздевайся!!!"

Бесплотный шелестящий смех, не умолкающий долго-долго.

"Нет, ты совершенно невозможен"

Волны Северного моря оказались ничуть не меньше балтийских, а вернее всего - ещё больше. Впрочем, это были лишь догадки Первея, основанные на внутренних ощущениях, исходящих из области желудка, так как видеть море из трюма галеры оказалось невозможно. Сотня каторжников, прикованных к скамьям - по паре на одно весло - стонала и кряхтела, и точно так же стонал и кряхтел весь корабль. Счастье ещё, что дул свирепый норд-ост, и корабль шёл под парусом, как птица, так что в услугах гребцов пока не было нужды. Рыцарь молился в душе, чтобы ветер не переменился на западный, и похоже, молился об этом не он один.

Всё прошло, как и предсказывал Голос. После обеда отобранным каторжникам выдали деревянные башмаки, набитые ветошью - неслыханная роскошь! - выгнали наружу и построили в колонну, и скованные длинной цепью узники двинулись в путь, сопровождаемые щёлканьем бичей конной стражи. Ночевали каторжники в каком-то длинном крепком сарае, при свете факелов и под неусыпным надзором многочисленной стражи, так что попыток побега или бунта не было. На рассвете кандальников опять покормили какой-то бурдой, и вновь погнали по грязной, ослизлой дороге. Дул холодный восточный ветер, промозглая сырость пробирала до костей, и грубая полосатая роба из толстой дерюги казалась сшитой из рыбьей кожи. А к вечеру второго дня впереди показались очертания Мальмё.

Уже в темноте каторжников загнали в какой-то подвал, добротный, каменный, с железными решётками на окнах-отдушинах и окованными железом дверями. И только утром, когда рассвело, их погнали в порт, где на свинцовой воде уже ожидала длинная узкая галера. На пирсе у них отобрали башмаки - зачем башмаки гребцам? - и стали заводить в трюм, снимая с длинной цепи попарно, как рыбу с кукана. Внутри галеры уже глухо звенело железо - гребцов приковывали к скамьям.

Потом был короткий переход через узкий пролив до Копенхавна, где на галеру погрузили припасы и грузы, и наконец, уже ближе к вечеру, на палубу взошёл посол со свитой - но обо всём этом кандальники, запертые в тесноте трюма, могли догадываться лишь по звукам, доносящимся с палубы. Застучал барабан, гребцы налегли на вёсла, и галера двинулась в путь.