Испорченная кровь

Тем временем, совсем недалеко отсюда, на рубеже Виноград и Жижкова, текла кровь. Канальский парк, где рабочие хотели в тот день провести свой митинг, — старый сад, со всех сторон окруженный каменной оградой и расположенный между задней стеной деревянного немецкого народного театра и хозяйственными постройками ресторанчика «Цыганка», на месте которого впоследствии была разбита площадь короля Иржи, — Канальский парк, где над воротами, выходившими на проспект Юнгмана, висела, до тех пор пока этот парк не купил еврейский банкир Здекауер, табличка «Евреям и собакам вход воспрещен», — Канальский парк был с раннего утра занят полицейскими с карабинами и саблями, а железные ворота заперты на засов. Эта мера, столь ярко выражавшая дух габсбургского режима, вызвала веселое оживление собравшихся, потому что их интересовал не парк сам по себе, не его изящные павильоны с заморскими птичками, не искусственные водоемы и тропинки, — их интересовал митинг. В парк не пускают, ну и ладно, они соберутся перед оградой, улица для этого достаточно широка. С восьми утра стекались сюда люди — с Жижкова мимо Райского сада и с противоположной Жижковской улицы, с Виноград от площади Пуркине; приходили десятками, потом сотнями с пением революционных песен, с плакатами: «Требуем всеобщего избирательного права» и «Рабочий тоже гражданин!». И на глазах у разъяренных полицейских, засевших за оградой парка, спокойно начался митинг, спокойно выступали ораторы. Трибуны не было, и ораторы взбирались на тележку метельщика, которую кто-то притащил сюда, на карнизы окон нижнего этажа, на цоколи уличных фонарей и говорили о том, что с расколом между левыми и умеренными социалистами, столько лет ослаблявшим рабочее движение, благополучно покончено четыре года назад, и такого раскола нельзя больше никогда допускать, пролетариат должен быть един в своих требованиях, в борьбе за человеческие и гражданские нрава. Говорили об успехах социалистов других стран, например Англии, где, впервые за все существование Британской империи, представители рабочих вошли в парламент, или Германии, где из семи с половиной миллионов избирателей почти два миллиона отдали свои голоса социалистам, — из этого следует неоспоримый вывод: недавно господствовавшее мнение о ненужности легальных форм борьбы было неверным.

Таково было примерное содержание, таков был смысл выступлений на митинге, который начался в солнечное летнее воскресенье перед запертыми воротами Канальского парка. А рабочие тем временем все шли и шли к этому месту со всех сторон, не только с Жижкова и Виноград, но и из Вршовиц, с Ольшан и из Карлина. Люди из Крендельщицы, во главе с Пилатом, к которому присоединился его добрый приятель Карел Пецольд, хорошо знавший Пилата еще с тех пор, когда Пецольды жили в домике близ недобыловских конюшен, застряли в толчее между «Цыганкой» и короткой восточной стеной парка. Куда ни глянь, всюду море голов, алые языки флагов, раздуваемых теплым ветром. Неясные голоса ораторов доносились издалека и растворялись в протяжном непрерывном ропоте беспокойной, стесненной, все прибывавшей толпы. О том, что в запертом парке засела полиция, знали только те, кто пришел раньше и проник ближе к ограде — задние же ворчали на плохую организацию митинга, полагая, что не могут попасть в парк из-за беспорядка и толчеи у ворот.

— Этак мы проторчим тут до вечера, — сказал Пилат через плечо Пецольду, но того уже не было, он исчез в толпе и через минуту появился, неся на голове круглый ресторанный столик на железных ножках. Это была счастливая мысль, заслуживающая подражания; не слушая причитаний владельца «Цыганки», участники митинга в мгновенье ока растащили все столики. Пецольд приставил свой столик к ограде, влез на него и перескочил в парк. Тотчас из-за беседки, заросшей плющом, выскочил полицейский и со штыком наперевес устремился к нему. Пецольд увернулся, штык сломался, ударившись о стену. Пецольд вцепился в горло полицейскому, и оба покатились по земле, стиснув друг друга и кряхтя от натуги и ярости, но тут на помощь первому подбежал другой полицейский и остервенело начал рубить Пецольда по голове и спине.

— Убийцы! — заревел Пилат, перелезавший через ограду. Он спрыгнул и упал, обливаясь кровью, раненный в плечо. Тут рабочие неудержимой волной взяли штурмом ограду и с нескольких сторон устремились на полицейских, а те, непрерывными свистками призывая подкрепление, в беспорядке кинулись из ворот на улицу, прикладами пробиваясь к проходному дому напротив, чтобы выбраться в безопасное место. Одновременно отряд конной полиции, который патрулировал неподалеку на холме, близ трактира «Кравин», примчался на рысях и клином врезался в толпу около «Цыганки». Рубя саблями направо и налево, всадники теснили кричащую толпу бранившихся, отступающих демонстрантов.