Испорченная кровь

То, что Пецольд после стольких лет снова появился поблизости и что кто-то произнес это наполовину забытое имя, связанное с тягостными воспоминаниями, гнетуще подействовало на Мартина. У него было чувство, и Недобыл не мог отогнать его никакими доводами рассудка, что появление человека, который много лет назад осмелился публично обвинить Недобыла в массовом убийстве, роковым образом связано с цепью унижений и бед последнего времени, приведших к тому, что он, хозяин Жижкова, сделался объектом насмешек и презрения, конченым человеком. Самое же скверное — то, что это не конец, готовится что-то еще, весь Жижков ждет момента, чтобы схватить Недобыла за глотку, в анонимных письмах ему пишут, чтобы он выбрал фонарь, на котором хочет быть повешен, Пилат встречается с Пецольдом, с этим призраком, вставшим из гроба, а где-то, незримые, бродят во мраке сироты тех, кто погиб при обвале дома. И как это «ярмарка» в Крендельщице до сих пор не выгорела, как такая упорная вражда еще не воспламенила ее и какая тупость и слепота помешала Недобылу несколько лет назад разрушить «ярмарку», снести и ветхий дом на Сеповажной площади и перевести все свое предприятие в новое каменное здание? При мысли об этом Недобыла охватывала такая злость на собственную скупость и нерешительность, что он готов был схватить кнут, броситься к каменщикам, разбиравшим дома на Гибернской улице, и подгонять их, заставить скорей, скорей возвести стены нового здания, чтобы он мог укрыться в безопасности, подальше от Крендельщицы, вокруг которой бродят грозные тени. Но все это были напрасные, бесплодные вспышки энергии, удары в пустоту. Было уже поздно.

В четверг пятнадцатого июня Недобыла посетил полицейский комиссар Орт из Карлинского участка (Жижков в те времена входил в полицейский округ соседнего пригорода Карлин) и сообщил ему, что рабочие Жижкова и Виноград ходатайствовали о разрешении устроить митинг в Канальском саду, на рубеже этих двух пригородов. Ходатайство было отклонено, но, судя по некоторым признакам, рабочие намерены нарушить запрет. Поэтому Орт предупреждает пана Недобыла, равно как и всех других крупных предпринимателей Жижкова, и рекомендует ему приглядывать за своими людьми. В Вене и Брно на днях имели место демонстрации рабочих, домогающихся всеобщего избирательного права, были крупные беспорядки, и следует опасаться, как бы нечто подобное не произошло и у нас.

Мрачные известия, безрадостные перспективы; однако Недобыл до того был удручен, что обрадовался такому проявлению полицейской солидарности с предпринимателями и прежде всего с ним самим.

— Положитесь на меня, пан комиссар, за своими людьми я присмотрю. Сказать по правде, не нравятся они мне. Недавно я застиг одного из моих возчиков, Пилата (первейший смутьян, он уже устроил у меня две стачки), за разговором с неким Карелом Пецольдом, социалистом, сидевшим в тюрьме, — эта фирма вам известна?

— Ах, — ответил комиссар Орт, — фирму эту он знает слишком хорошо, а с многоуважаемого Пецольда, которого Вена посадила на шею родного города, не спускает глаз. Много лет назад, когда рабочие устроили свой первый митинг на Жижкаперке, он, Орт, собственноручно посадил за решетку папашу Пецольда, ну а теперь очередь за сыночком. Сидел он уже дважды, но все ему мало, видно, во что бы то ни стало хочет угодить в кутузку в третий раз; такая возможность будет ему предоставлена в самое ближайшее время.

Приободрившийся и осмелевший Недобыл заявил своим людям, что в будущее воскресенье, восемнадцатого июня, они будут работать, а кто не выйдет на работу или, чего доброго, вздумает участвовать в одном запрещенном деле (а в каком — они сами отлично понимают, в недозволенном митинге), тот будет уволен безо всякого снисхождения.

На его обращение никто ни словом не отозвался; но в воскресенье, когда Недобыл завтракал, прибежала жена управляющего из дома на Сеноважной площади с известием, что никто не вышел на работу. Возчики с утра накормили и напоили лошадей, а когда все было готово, ушли, и она осталась с мужем одна во всем доме, а лавочница, у которой зять на телеграфе, говорит, будто в Вене революция, горит весь город, а в Пльзени забастовал завод Шкода.

Недобыл прикрикнул на бабу — какого дьявола она прибежала со всякими небылицами, вместо того чтобы вместе с мужем запереть и забаррикадировать дом, за который они отвечают? Потом он выглянул в окно на тихую воскресную улицу; группа рабочих, человек десять, молча шла к Райскому парку. Через несколько минут из-под виадука появилась другая группа, человек уже в тридцать, и прошла вслед первой.