Испорченная кровь

— Ты баба. Если все будут рассуждать, как ты, наш народ никогда не перестанет быть мишенью для насмешек и оскорблений, вечно мы будем иностранцами в собственной стране. Нет, нет, приятель; если мы не хотим навеки потерять свое лицо, то просто необходимо, чтобы рука нашей священной родины сжалась наконец в кулак!

Так говорили всюду, от Смихова до Ольшан, от Голешовиц до тех самых Малых Хухлей, где кто-то кому-то назначил сегодня свидание. Пражане разделились на отважных «прохухлинцев» и осторожных «антихухлинцев», город гудел, как улей, и иностранцу, незнакомому с обстановкой, могло бы показаться, что все сошли с ума. Но это было не так.

2

В восьмидесятые годы прошлого века — да будет тут сказано несколько слов в пояснение — вновь с небывалой остротой разгорелись утихшие было в седьмом десятилетии распри между обоими народностями, населявшими Чехию, — немецким меньшинством и чешским большинством. В то время как число жителей немецких краев скорее сократилось во второй половине века, чешское население земель короны св. Вацлава[13] возросло почти на три миллиона человек, причем отнюдь не на три миллиона Борнов или Недобылов, а на три миллиона пролетариев, которые, не находя работы у себя дома, половодьем хлынули в промышленные немецкие края и, голодные, неприхотливые, зато весьма способные и восприимчивые, сбивали средний заработок, где только ни появлялись; отсюда и возрождение распрей, которые с течением времени перерастали в ненависть, чуть ли не в бешенство.

В ту же пору, то есть в первой половине 1881 года, произошел раскол между чешскими и немецкими профессорами Карлова университета, и император Франц-Иосиф I соизволил пойти навстречу «стремлению, которое не только законно и справедливо, но и выражает собой дух нашего просвещенного века», как высокопарно писали тогда газеты, и собственноручным рескриптом дозволил разделить пражский университет на две части, немецкую и чешскую, что практически означало создание новых, самостоятельных чешских факультетов. Радость по этому поводу, которая у Борнов была ознаменована дюжиной Мельницкого шампанского и тостами собиравшихся по средам гостей, оказалась несколько преждевременной: обе палаты венского парламента решительно воспротивились императорскому рескрипту.

И пока в столице австрийской империи шла баталия между централистами, которые твердили, что правящая власть, то есть император, не имеет права по собственному усмотрению открывать университеты, ибо в этом вопросе его решение зависит от согласия имперского парламента, и автономистами, утверждавшими обратное, на пражские улицы устремились бурши, чтобы поддержать античешские настроения, устраивая беспорядки и провокации.

Кто же были бурши? Члены «буршеншафтов», студенческих корпораций, вдохновляемых идеей единой великой Германии, охватывающей все страны с немецким населением, включая Чехию и Моравию. Немцы-профессора пражского университета, этой «первой высшей школы, основанной на немецкой земле», — как говорится в «Спутнике немецко-австрийских студенческих корпораций», — поддерживали буршеншафты в таких устремлениях. Знаменитый ботаник, профессор Мориц Вильком, произнес на юбилее корпорации «Тевтония», отмечавшемся как раз в дни, когда вышел императорский рескрипт, следующие знаменательные слова:

— Да сбудется наше желание сохранить пражскую высшую школу, как оплот немецкого духа и культуры! Будем надеяться, что мы достигнем этого, хотя университету нашему предстоит жестокая борьба, а вокруг все яростнее беснуются те, кто превосходит нас числом, но отнюдь не духом. Немецкий студент в Чехии, и прежде всего в Праге, обязан всеми средствами, не щадя даже собственной жизни, отстаивать честь университета, немецкой науки и немецкой нации. У нас, немцев, в Чехии прекрасная родина, но мы не мыслим себе ее иначе, как немецкой!