Испорченная кровь

— Какой экипаж? — спросил он, хотя уже начал понимать, какую злую шутку с ним вновь сыграла судьба; чтоб выиграть время, он добавил: — Я никому своего экипажа не давал. — С этими словами он поднялся, в упор глядя на Вольфа. — Не давал, милостивый государь, — взволнованно продолжал он, чувствуя, что все взгляды устремлены на него и все прислушиваются к его ответу. И, сознавая, что, если сейчас он не покажет себя настоящим мужчиной, пойдет прахом все, чего он добивался за пятьдесят лет; краем глаза подметив насмешливую улыбочку Упорного, что взбесило его окончательно, краем уха уловив глухое рычание, исходившее из груди Негеры, который тоже поднялся с места и преданной тенью встал рядом с шефом, что придало последнему смелости, застигнутый врасплох, тяжко испытуемый судьбой владелец первого славянского магазина в Праге заговорил:

— Действительно, извозчик заявил мне, что хочет отвезти кого-то, и я не возражал, потому что еще не собираюсь уезжать и хочу до конца быть свидетелем ваших наглых выходок, сударь. Но извозчик не сказал мне, кого он повезет, о чем я сожалею, ибо, знай я, что он повезет буршей, я бы никогда ему этого не позволил.

Он еще не кончил, а бурши уже угрожающе привстали с мест, хватаясь за пивные кружки с явным намерением запустить ими в голову Борна, но Вольф утихомирил их пренебрежительным жестом, давая понять, что справится сам.

— Сударь, — сказал он, резко отчеканивая каждый слог, словно лаял, по-прежнему вытянувшийся, каблуки сдвинуты, и чуть подался вперед. — Констатирую, что я обратился к вам вполне корректно и стремился соблюдать элементарные нормы поведения в обществе, а вы грубо оскорбили меня и моих коллег. Вы говорили смело, сударь, надеюсь, у вас хватит смелости и на то, чтобы дать мне полное удовлетворение.

Борну никогда не снилось, что ему когда-либо придется защищать свою честь с оружием в руках, поэтому он, — хотя с детских лет старался совершенствоваться во всем и по собственной инициативе освоил многие полезные и благородные знания, не удосужился обучиться фехтованию и стрельбе из пистолета; памятуя, что в поединке с этим молодым человеком он не сможет опереться на помощь доблестного упаковщика, Борн попробовал разрешить конфликт с Вольфом на месте.

— Я готов дать вам удовлетворение, — молвил он, с радостью ощущая, как симпатии чехов, напряженно следивших за этой сценой, тянутся к нему со всех сторон, словно незримые дружеские руки, чтобы похлопать его по плечу, погладить, поддержать его, — я готов дать вам удовлетворение, сударь, но не ранее, чем вы и ваши приверженцы по корпорации дадут удовлетворение нам, чехам, за бесчисленные оскорбления, издевательства и произвол, которые вы трусливо творите над нами под защитой полицейских сабель.

— Итак, вы не хотите драться со мной? — пролаял Вольф.

— Я сообщил вам свои условия.

— Ничего другого нельзя было ожидать от чешского хама! — вскричал бурш и размахнулся, чтобы дать пощечину Борну. Но раздался странный сухой звук — и занесенная рука бурша застыла, схваченная у запястья страшной черной дланью Негеры. Тот вывернул руку Вольфа так, что в локте хрустнуло, испытанным приемом подхватил бурша за шиворот и штаны, безо всякого усилия поднял над головой, пронес, как ребенка, через толпу ликующих чехов прямехонько к ограде и там с высоты двух человеческих ростов бросил беспомощно барахтавшегося немца на каменистую землю, окружавшую замшелые стены часовни. Затем Негера сорвал с ближайшего столика мраморную доску, ничуть не смущаясь тем, что столик был уставлен посудой, и кинулся защищать своего шефа, в которого со всех сторон полетели пивные кружки разъяренных буршей.

Так сорвалось стратегическое намерение немцев вести себя сдержанно и тихо, чтобы до прибытия полицейского подкрепления из Праги не спровоцировать чехов на насильственные действия. Не лишен интереса тот факт, что поводом для взрыва была отнюдь не грубость или высокомерие, а, наоборот, учтивость Вольфа: такова уж, скажем еще раз, жизнь со всеми ее неожиданностями.