Испорченная кровь

Но покой мне только снится, потому что он хватает меня под руки и пытается придать моему телу сидячее положение. Задыхаясь, я хватаюсь за бортики ванной. На мне ничего нет, за исключением спортивного бюстгальтера и трусиков. Он наливает шампунь мне на голову, а я луплю его по рукам, как ребёнок, пока его пальцы не касаются кожи головы. Только тогда я успокаиваюсь. Моё тело, ещё секунду назад такое напряжённое, обмякает, а доктор, потирая мне голову, вымывает из неё всякое желание сопротивляться. Он моет меня руками и губкой, которая выглядит так, будто высечена из кораллового рифа. Руки хирурга трут мои мышцы и кожу, пока я не успокаиваюсь, и едва могу пошевелиться. Я закрываю глаза, когда мужчина ополаскивает мои волосы. Своими руками он удерживает мою голову над поверхностью воды. Когда доктор внезапно прекращает свои манипуляции, я открываю глаза. Айзек смотрит на меня. Он так сосредоточен, что его брови практически слились в одну линию. Я поднимаю руку вверх и касаюсь ладонью его щеки. Мне следовало бы беспокоиться о том, что он может увидеть сквозь мой тонкий белый спортивный лифчик, но там не на что смотреть. Я плоская, как мальчик. Убираю руку, а затем начинаю хихикать. Это похоже на вспышку безумия. Зачем вообще я ношу этот спортивный бюстгальтер? Так глупо. Мне можно спокойно ходить топлесс. Я смеюсь всё громче, и в рот попадает вода, когда я начинаю съезжать на бок. Я задыхаюсь от воды и смеха. Айзек пытается приподнять меня повыше. И внезапно всё прекращается: и смех, и удушье. Я снова Сенна. Я смотрю на стену позади крана, чувствуя усталость. Айзек хватает меня за плечи и трясёт.

— Пожалуйста, — просит он. — Просто старайся жить.

Мои глаза так устали. Он вытаскивает меня из ванны. Я закрываю глаза, когда мужчина опускается на колени, чтобы вытереть меня, потом заворачивает меня в полотенце, которое хранит его запах. Я сцепляю руки вокруг его шеи, пока Айзек несёт меня к лестнице. Я сжимаю его шею немного крепче, только чтобы он понял, что я буду стараться.

Понемногу возвращаюсь к жизни. Меня преследует безумная и ужасная мысль, что комната с каруселью пыталась меня убить. Нет. Это просто комната. Я сама пыталась убить себя. Когда моя депрессия отступает, она приходит к Айзеку. Кажется, будто мы сдаёмся по очереди. Он запирается в своей комнате с единственной ванной, и мне приходится мочиться в ведро и опорожнять его за домом. Я оставляю его в покое, приношу еду в его комнату и забираю пустую тарелку. Запираю дверь в карусельной комнате. Сейчас там воняет. За неделю до этого я постирала простыни в ванне и отдраила матрас с мылом и водой, но запах мочи неистребим. В конце концов, Айзек выходит из своей комнаты и снова начинает готовить для нас. Он почти не говорит. Глаза всегда красные и опухшие. «Посеешь печаль, пожнешь слёзы», — говорила моя мать. Мы определённо погрузились в печаль в этом доме. Когда же придёт мой черёд пожинать плоды?

Проходят дни, затем неделя, потом две. Айзек наказывает меня молчанием. А когда во вселенной только два человека, тишина кажется очень, очень громкой. Я подкарауливаю его в местах, где он чаще всего появляется: на кухне, в комнате с каруселью, где он сидит, облокотившись о стену, и смотрит на лошадей. Я больше не сплю в комнате на чердаке, а ючусь внизу на диване и выжидаю. Жду, когда он проснётся, жду, когда посмотрит на меня, жду хоть какого-то всплеска эмоций.

Однажды ночью я сижу за столом... жду... пока он стоит у плиты, помешивая что-то в огромном чугунном горшке. У нас заканчиваются продукты. В морозильнике осталось семь полиэтиленовых пакетов с мясом, непонятно какого животного и около двух килограммов замороженных овощей. И, преимущественно, это лимская фасоль, которую Айзек ненавидит. Кладовая практически полностью опустошена. У нас остался мешок картошки и килограммовая упаковка риса. Есть несколько банок с равиоли, но я убеждаю себя, что мы выберемся отсюда прежде, чем нам придётся их съесть.

Когда несколько минут спустя он протягивает мне тарелку, я пытаюсь поймать его взгляд, но Айзек старается не смотреть на меня. Я отпихиваю свою тарелку в сторону. Она со звоном ударяется о край его тарелки. Он поднимает голову.

— Почему ты так ведёшь себя со мной? Ты даже смотреть на меня не можешь.

Я не ожидаю, что он ответит. Может быть.

— Ты помнишь, как мы встретились? — спрашивает Айзек. Меня охватывает озноб.

— Разве такое можно забыть?

Айзек проводит языком по зубам, прежде чем отклониться от стола. В этот раз он, определённо, смотрит на меня.

— Хочешь услышать историю?

— Я хочу понять, почему ты не смотришь на меня, — отвечаю я.

Он потирает кончики пальцев друг об друга, словно хочет стереть с них жир. Но на них не может быть жира, ведь мы едим один рис с небольшим количеством картофельного пюре, с добавлением мясного фарша.