Испорченная кровь

Когда я поднимаю на него глаза, ожидая ответа, Айзек пристально смотрит на меня.

— Что ты чувствуешь? — интересуется он.

Я качаю головой. Не понимаю, о чём он меня спрашивает. Нужны ли ему швы? Здесь должна быть где-то игла... нить.

— Что ты почувствовала, когда это случилось? — он пытается поймать мой взгляд, но я не могу отвести взгляд от его крови. Мне не хочется, чтобы Айзек истёк кровью.

— Тебе нужно наложить швы, — говорю я. — По меньшей мере, два…

— Сенна, что ты чувствуешь?

Мне потребовалась минута, чтобы сосредоточиться. Он действительно хочет, чтобы я ответила? Открываю и закрываю рот.

— Мне больно. Я не хочу, чтобы ты пострадал. Почему ты так поступил?

Я очень зла. Смущена.

— Потому что это то, что я чувствую, когда ты вредишь себе.

Я выпускаю кухонное полотенце из рук. Ничего драматичного, просто мне становится слишком тяжело удерживать его. Также как и пришедшее ко мне осознание.

Я смотрю туда, где оно лежит между моих ног. С одной стороны виднеется ярко-красное пятно. Айзек наклоняется, чтобы поднять его. Он поднимает нож и вкладывает его обратно мне в руку. Схватив меня за запястье, он ведёт меня обратно к столу и сажает перед собой.

— Рисуй, — говорит Айзек, указывая на дерево.

— Как?

Он обхватывает мою руку, в которой зажат нож. Я стараюсь снова вырваться, но натыкаюсь на его взгляд.

— Доверься мне.

Я прекращаю сопротивляться.

В этот раз он прижимает остриё к древесине. Наносит прямую линию.

— Рисуй здесь, — говорит доктор.

Я знаю, что он мне говорит, но это не то же самое.

— Я не рисую на своём теле. Я режу его.

— Ты рисуешь свою боль на коже. С помощью ножа. Прямые линии, глубокие линии, неровные линии. Это просто другой вид слов.

Я понимаю это. Всё и сразу. Мне грустно от того что я та, кто есть. Где-то фоном звучит «Landscape» — странная не прекращающаяся песня.

Я опускаю взгляд на гладкую деревянную поверхность. Нажимаю и вырезаю линию глубже, чем предыдущую. Немного забавляюсь с лезвием. Приятное ощущение. Наношу ещё один надрез. Добавляю больше линий, больше изгибов. Мои движения становятся более неистовыми всякий раз, когда нож касается поверхности стола. Айзек, должно быть, думает, что я сошла с ума. Но, даже если и так, он не двигается. Он стоит за моим плечом, словно его главная цель — контролировать моё безумие. Закончив, я отбрасываю нож подальше от себя. Прижав обе ладони к узорам на столе, я наклоняюсь над ним. Дышу так тяжело, словно пробежала не один километр. В принципе, так и есть, в эмоциональном плане. Айзек наклоняется и касается слова, которое я вырезала. Я не планировала этого. Даже не знаю, что написала, пока не взглянула на его пальцы, обводящие контур слова. Пальцы хирурга. Пальцы ударника.

« НЕНАВИСТЬ »

— Кого ты ненавидишь? — спрашивает он.

— Не знаю.

Разворачиваюсь и утыкаюсь в его грудь, забыв, что он стоит прямо за мной. Айзек обнимает меня и прижимает к себе. Одной своей рукой удерживает меня за голову, прижимая моё лицо к своей груди. Другой поглаживает по спине. Он обнимает меня, и я дрожу. И клянусь... Я клянусь, что он просто немного исцелил меня.

— Я до сих пор вижу тебя, Сенна, — произносит он в мои волосы. — Человек не может перестать видеть то, в чём узнаёт самого себя.

Спустя неделю «Landscape» умолкает. Я как раз выхожу из своей крохотной, тёплой ванны, когда голос певицы умолкает прямо посреди припева. Я заворачиваюсь в полотенце и выскакиваю из ванной, чтобы найти Айзека. Выскакиваю из-за угла, прижимая полотенце к своему всё ещё влажному телу, и нахожу его на кухне. Мы смотрим друг на друга в течение двух минут, ожидая, что песня заиграет снова, думая, что это сбой в системе. Но она не возобновляется. Мы испытываем облегчение, пока тишина не поглощает всё. По-настоящему оглушительная тишина. Мы так привыкли к шуму, что у нас уходит несколько дней, чтобы смириться с потерей. Именно так всё и происходит, когда являешься заложником чего-либо. Человек жаждет свободы, но когда добивается её, то чувствует себя обнажённым, лишившись цели. Интересно, если мы когда-нибудь уйдём отсюда, будем ли испытывать чувство потери? Похоже на шутку, но я знаю, как работает человеческий разум.

Через два дня отключается электричество. Мы остаёмся в темноте. Не только в доме. На дворе ноябрь. Солнце на Аляске не появится ещё месяца два. Вокруг кромешная тьма. Свет источает только камин, в котором тают наши запасы древесины. Вот тогда ко мне приходит понимание — мы умрём.

Ближе к концу ноября мы съедаем последнюю картофелину. Лицо Айзека сильно осунулось, и я бы с удовольствием перекачала в него жир из своего тела, если бы он у меня был.