Испорченная кровь

Мне кажется, что я задремала. Когда я просыпаюсь, дыхание Айзека устойчивое. Думаю, он всё ещё спит, но когда я двигаюсь, чтобы сменить позу, он убирает руки с моей спины и позволяет мне двигаться, пока я снова не чувствую себя удобно. Мы лежим так в течение нескольких часов. Пока полено не сгорает окончательно, и я не понимаю, что наступил день, даже если больше непонятно когда день, а когда ночь. Но тут мне хочется разрыдаться от облегчения и горя. Я вспоминаю всю невыразимую боль последних лет, от которой он спасал меня своей нежной любовью. Мы скоро умрём. Но, по крайней мере, я умру рядом с тем, кто меня любит.

Айзек как осязание. Почему я раньше до этого не додумалась? Он обнимал меня, пытаясь избавить от кошмаров, а теперь обнимает, чтобы защитить от холода. Мужчина прикасается именно там, где боль сильнее всего, и вскоре боль отпускает. Точно, Айзек — осязание. Мне снова чудится розовая лопата. Я чувствую зёрна молотого кофе между зубами. Потом вижу Великую китайскую стену и понимаю, что мозг работает плохо, показывая мне образы того, что находится в моём подсознании. Когда в своём воображении я вижу стол — тяжёлый деревянный стол с резным верхом, который стоит на кухне на первом этаже, мне кажется, что это очень важно. Словно я сплю, а мой мозг подсказывает, что писать. Но какое отношение всё имеет к столу? Меня осеняет догадка, но я так устала, что не в силах держать глаза открытыми. «Главное не забыть», — говорю я себе. — «Не забыть, что стол…»

Огонь гаснет.

Наши сердца замедляются. Мы обречены.

Я просыпаюсь. Я не умерла. Надавливаю на грудь Айзека, чтобы разбудить. Он не двигается. Его кожа на ощупь странно холодная и жёсткая. «О, Боже».

— Айзек! — толкаю его с тем малым количеством силы, что у меня есть. — Айзек!

Прижимаю ухо к его груди. Мои волосы у меня во рту, падают в глаза. Не могу добраться до пульса на его шее. Я в ловушке между ним и одеялом. И собираюсь испытать приступ астмы. Чувствую, что он надвигается. В этом одеяле не хватает воздуха. Всё, что я слышу — это собственное бешеное дыхание. Я должна распутать нас, но он тяжёл, как тысяча фунтов. Толкаю его на спину и изо всех сил пытаюсь выбраться из одеяла. Борюсь за воздух, тогда как мои дыхательные пути сужаются. Я должна выбираться вверх и наружу. Когда я свободна от свёртка, воздух бьёт по мне. Очень холодно. Это необходимо моим лёгким, но я не знаю, как его туда втянуть. Отодвигаю одеяло от лица Айзека и прижимаю пальцы к его шее. Снова и снова бормочу: «Пожалуйста».

«Пожалуйста, не умирай.

 Пожалуйста, не оставляй меня здесь одну.

 Пожалуйста, не оставляй меня.

 Пожалуйста, не дай мне испытать приступ астмы прямо сейчас».

Я чувствую пульс. Он очень слабый. Поворачиваюсь на спину и хриплю. Это страшный звук. Звук смерти. Почему я всегда умираю? Я выгибаю спину, мои глаза закатываются. Я должна помочь Айзеку.

«Стол!... Что со столом?»

 Я знаю. Вижу всё то, что видела прошлой ночью в своём бреду. Стол из моей книги. Я писала об этом в переносном смысле. Образ, что все великие вещи совершаются вокруг стола: отношения, планы войны, приёмы пищи, которые позволяют нашим телам выживать. Стол представляет собой жизнь и выбор. Мы видим его в Камелоте, когда рыцари короля Артура собирались вокруг круглого стола, а также в картине «Тайная вечеря». Мы видим его в рекламе, где семьи едят обед, смеясь и передавая корзины хлеба. Я писала о том, что стол был источником. Я была на начальном этапе моих отношений с Ником и пыталась проиллюстрировать, где всё пошло не так. Нам нужно было вернуться к столу, чтобы вдохнуть жизнь в умирающие отношения. Это было мелодраматично и глупо, но Смотритель Зоопарка воплотил это в жизнь. Установил его на нашей кухне, а я отказывалась видеть.

Я поворачиваюсь на колени и ползу... к люку. Мне удаётся пройти половину пути вниз, прежде чем я падаю. Не знаю, был ли это холод, который сделал меня онемевшей, или отсутствие воздуха притупило мои чувства, но я ничего не чувствую, когда ударяюсь о дерево. Ползу ещё немного в сторону лестницы... к столу. Я... не могу... дышать...

Я на месте. Мои прорези на дереве на месте. Чувствую их кончиками пальцев, но здесь так темно. Подхожу к шкафу под раковиной и нахожу промышленный фонарик, который Айзек не позволяет использовать, храня его для экстренного случая. Щёлкаю выключателем и помещаю фонарик на верхнюю часть стойки, направляя в сторону объекта моего интереса. Пошатываясь, двигаюсь вперёд. Я знаю, что мне нужно делать, но у меня нет сил, чтобы это сделать. Три шага чувствуются как двадцать. Встаю так, чтобы моё бедро находилось чуть ниже края стола. Опираясь одной ногой в стену, а другой в пол, я толкаю. Со всей силы.