Испорченная кровь

— Что-то всегда пытается меня убить, — говорю я как-то, когда мы сидим и наблюдаем за огнём. Теперь мы постоянно проводим время на полу в комнате на чердаке и стараемся сесть так близко к огню, как только возможно. Свет и тепло. Свет и тепло. Канистры из-под дизельного топлива в сарае пусты, банки из-под пельменей в кладовой пусты, генератор тоже пуст. Мы срубили все деревья, находящиеся по нашу сторону забора. Деревьев тоже больше не осталось. Стоя у чердачного окна, я наблюдаю, как Айзек рубит деревья, и шепчу: «Быстрее, быстрее ...» — пока он не срубил их все и не перенёс поленья внутрь, чтобы сжечь.

Зато здесь есть снег, много снега. Мы можем питаться снегом, купаться в снегу, пить снег.

— Похоже на то. Но до сих пор все эти попытки терпели неудачу.

— Что?

— Убить тебя, — отвечает он.

«О, да». Как легко порхают мысли, когда нет пищи, чтобы удерживать их на месте.

«Мне везёт».

— У нас заканчивается еда, Сенна, — он смотрит на меня, как будто ему действительно нужно, чтобы я поняла. Как будто я не видела чёртову кладовку и холодильник. Мы оба сильно похудели, что я не знаю, как можно это игнорировать. Я знаю, у нас заканчивается еда... дерево... надежда...

Айзек устанавливает ловушки, которые мы обнаружили в сарае, но так как вокруг дома электрический забор, вряд ли много животных попадут на нашу сторону, предварительно не изжарившись. Мы остались без электричества, но забор продолжает функционировать. Гул электричества сейчас для нас как пощёчина.

— Если наш генератор не работает, то где-то на территории должен быть ещё один источник питания.

Айзек кладёт ещё одно полено в огонь. Пламя медленно лижет дерево, я закрываю глаза и твержу про себя: «Теплее, теплее, теплее... ».

— Всё это было спланировано, Сенна, — делится он мыслями. — Смотритель Зоопарка подстроил всё так, чтобы топливо в генераторе закончилось на той же неделе, когда наступила темнота. Всё происходящее запланировано.

Я не знаю, что сказать, поэтому не говорю ничего.

— Еды хватит ещё на неделю, наверное, если будем экономны, — говорит мне Айзек.

Как обычно, у меня в мыслях один и тот же вопрос. Зачем было кому-то мучиться и тащить нас сюда, если в итоге нас бросили голодать и замерзать? Я задаю свой вопрос вслух.

В ответе Айзека нет ни капли энтузиазма, который я вкладываю в свой вопрос.

— Тот, кто всё сделал — безумен. Пытаясь разобраться с сумасшедшим, ты сходишь с ума сам.

Полагаю, он прав. Но я уже сошла сума.

Через три дня еда заканчивается. Напоследок мы обедаем горсткой риса, сваренного в котелке на огне. Айзек подвешивает его на металлические прутья, которые нашёл в сарае. Рис жёсткий и его трудно жевать. Айзек кладёт мне больше, чем себе, но я почти всё оставляю на тарелке. Мне плевать, если я умру голодной. Потому что, единственное, что я знаю совершенно точно — это то, что умру, и когда найдут моё тело, мне совсем не хочется, чтобы при вскрытии в желудке обнаружили недоваренный рис. Это как-то оскорбительно. Даже у заключённых есть право решать, какой будет их последняя трапеза. Где моё право? Вспоминаю картофельную кожуру, которую ела над раковиной. Приятно осознавать, что я догадалась не выбрасывать её. На прошлой неделе на завтрак мы ели кофейные зёрна. Поначалу было даже смешно, как будто мы герои какого-то ужастика про историю выживания, но когда горло защипало от горечи, мне захотелось плакать.

Я плотнее закутываюсь в одеяло. Очень холодно, но мы сжигаем только по два полена в день. Если бы можно было выйти за ворота, мы бы нарубили деревьев сколько душе угодно. Иногда я вижу, как Айзек стоит снаружи, засунув руки в карманы, задрав голову, и смотрит на забор. Он ходит вдоль забора и найденной в сарае отвёрткой водит по прутьям, чтобы выяснить, как далеко отскакивают искры. Думаю, доктор надеется, что однажды Смотритель Зоопарка о нас забудет. Мы уже разрубили всё, что может гореть, в том числе сам сарай. Двери в доме сделаны из стекловолокна, а то мы использовали бы и их тоже. Мы сожгли мебель. Айзек распилил и разрубил кровати, и от них остались только металлические каркасы. Мы сожгли книги. Боже — книги! Мы сожгли паззлы, даже разобрали репродукции Олега Шупляка, сначала ради деревянных рам, а, в конце концов, бросили в огонь и сами картины (Прим. пер.: Олег Шупляк — украинский художник, который пишет картины с двойным смыслом.). Мне хочется назвать нашу ситуацию своим личным Адом, но в Аду тепло. Хотела бы я оказаться в Аду прямо сейчас.

Айзек приходит в мою комнату. Мне слышно, как он возится возле камина и поджигает полено. Моё единственное оставшееся драгоценное полено. Мы берегли его. Полагаю, теперь нам не до экономии. Обычно, заканчивая, он уходит в свою комнату, но в комнате на чердаке теплее всего, и сейчас она единственная, где горит камин. Я чувствую, как прогибается матрац под его весом, и он садится рядом с моим коконом.

— У тебя есть какая-нибудь гигиеническая помада?