— Что ты упустила, Бренна? — мне не нравится, как он меня называет.
— А-а-а-а... ар... — Я сгибаюсь пополам. Сочные, тяжёлые слёзы падают прямо из моих глаз на пол.
Думаю, я плачу. Всё время. И это так прекрасно.
— Я упустила свой шанс, — отвечаю я, выпрямляюсь и вытираю слёзы носком обуви. — Со своей родственной душой.
Ник выглядит смущённым, когда понимает о чём речь. До него доходит кто его замена — мужчина, который был заперт в доме с его бывшей музой.
— Доктор? — спрашивает он, прищурив глаза.
— Айзек. Его зовут Айзек.
—
— Ты понятия не имеешь о том, что такое родственная душа.
Я чувствую такую тягу к Айзеку. Интересно, ведёт ли он такой же спор с Дафни.
— Тебе пора уходить, — говорю я. Так хорошо произнести эти слова. Потому что на этот раз, я даже не буду плакать.
Прежде, чем принять душ, прежде, чем поесть, прежде, чем залезть в постель и уснуть со своим четырнадцати месячным кошмаром, я вызываю такси. Прошу его заехать в мой гараж, и подхожу к окну, чтобы проверить. Молодой парень около двадцати лет добровольно побритый налысо. Там, где должны быть волосы, выступают тени. Так он борется с залысинами. Дерзко и немного глупо, потому что всё ещё можно понять, почему он это делает. Его глаза округлены и окидывают взглядом всё вокруг; либо его испугали новостные фургоны, либо парень страдает от ломки. «
Я сажусь на переднее сиденье.
— Не возражаешь? — спрашиваю его. Но на самом деле меня не волнует, если он скажет «
Водитель предлагает пару вариантов, и я пожимаю плечами.
— Без разницы.
Мы проезжаем мимо новостных автофургонов, и я улыбаюсь им. Не знаю, почему, но мне смешно. Раньше я была знаменита из-за своих книг, теперь знаменита из-за чего-то ещё. Это трудно переварить; я известна потому, что кто-то другой сделал нечто со мной.
Прошу моего таксиста подождать, пока отправляюсь в «
Мои ноги дёргаются весь путь обратно. Вспышки, двери, в мою сторону летят вопросы. Я снова прошу его заехать в гараж. На этот раз он помогает мне, укладывает всё у двери, которая ведёт в коридор. Я вручаю ему остальную часть заначки из оловянной коробки.
— На чёрный день, — говорю я. Его глаза вылезают из орбит. Он думает, что я сошла с ума, но, эй, я отдала ему много денег. Парень уезжает до того, как я могу изменить своё решение. Я наблюдаю, как он выезжает, и быстро закрываю дверь гаража. Хватаю в охапку свои покупки и включаю стерео носком, когда прохожу мимо него. Первая песня, которую Айзек дал мне. Громко. Я делаю ещё громче, пока она не гремит по всему дому. Уверена, её слышат все снаружи: вечеринка для одного человека.
Я заношу всё в белую комнату и открываю крышки банок ножом для масла: малиновый, жёлтый, кобальтовый, нежно-розовый, пурпурный — как синяк — и три различных оттенка зелёного, цвет летней листвы. Сначала я опускаю руку в красную краску и тру кончики пальцев. Она падает тяжёлыми каплями, пачкает мою одежду и пол, где я сижу на коленях. Я набираю больше, и мои руки полны краски. Тогда я бросаю её, горсть красной краски на моей белой, белой стене. Цвет взрывается. Он распространяется. Это работает. Я беру больше — беру все цвета, и пачкаю мою белую комнату. Я окрашиваю её во все цвета Айзека, а Флоренс Уэлч поёт мне свою песню.