Исповедь

— Во время болезни я ознакомился с Гегелем, от начала до конца, а также с работами большинства его учеников. Благодаря частым встречам с друзьями в Штралове я попал в «Докторский клуб», среди членов которого было несколько приват-доцентов и ближайший из моих берлинских друзей, доктор Рутенберг. Здесь обнаружились в спорах различные, противоположные друг другу взгляды, и все крепче становились узы, связывающие меня самого с современной мировой философией, влияния которой я думал избежать…

— Ты знаешь меня, милый Карл: я не упрям и не склонен к предубеждениям… Но выберешь ли ты именно то, к чему у тебя призвание, этот вопрос меня, конечно, тревожит. Сначала мы думали об обычных вещах. Но такая карьера тебя, по-видимому, не прельщает. Поэтому, признаюсь, соблазненный твоими столь рано созревшими взглядами, я выразил одобрение, когда ты избрал своей целью научную деятельность, будь то в области права или философии, — скорее, как мне казалось, в области последней. Трудности, сопутствующие этой карьере, мне достаточно известны… Наилучшее применение дарований — это уже твое личное дело…

Но все же диалог сбивается с рассудительного тона. Чем определенней в своих исканиях вызревающий интеллект сына, чем далее отстоят его цели от житейского практицизма, тем менее понятны и приемлемы становятся они для отца. И любящее сыновнее сердце, добрый его разум почтительно смолкают перед нетерпением родительского сердца, обуреваемого естественной заботой о самом добропорядочном благополучии. И сын склоняет голову под градом отцовских упреков, где — боже правый! — без обычного снисхождения выговаривается все: и «беспорядочные блуждания по всем отраслям знаний», и «смутные раздумья при свете коптилки», и «нечесаные волосы», и «одичание в шлафроке ученого», и «бредовая стряпня», и «коверканье слов», и «впустую растраченные дарования»… Да еще поучение с упреком: «тогда как заурядные простые смертные беспрепятственно продвигаются вперед и порой лучше или по меньшей мере с большими удобствами достигают цели».

Генрих Маркс, ушедший из жизни рано, едва лишь наступила двадцатая весна сына, не мог уже с гордостью и надеждой погрузиться в чтение его философских «Тетрадей», как делал когда-то, получив тетради поэтические. Между тем уже здесь проступали те Марксовы свойства, которые завтра заставят современников заговорить о рождении настоящего философа. А пока, путешествуя вслед за автором по бесконечно увлекательным страницам семи его «Тетрадей», можно, как говаривал цитируемый там же Сенека, «рассуждать… с Сократом, сомневаться с Карнеадом, наслаждаться покоем с Эпикуром, побеждать человеческую природу со стоиками, совершать эксцентричности с киниками и сообразно естественному порядку идти в ногу с каждым веком, как его современники». С тем лишь условием, следует добавить, что вас всюду будет сопровождать Марксов «дух сомнения и отрицания», его «предгрозовое» настроение, его представление «идеального» образа мудреца, его понимание ответственной роли жизненной философской мысли.

Париж. Лавки букинистов на берегу Сены.

Начало великой дружбы.

Через полтора года Маркс представит на суд ученых мужей Йенского университета свою диссертацию, где изложит взгляды на системы эпикурейцев, стоиков и скептиков и сразу же получит степень доктора философии. Два года спустя, критически проанализировав гегелевскую философию права, он четко определит целевое назначение покоренной им «царицы наук»: «революция начинается в мозгу философа». А еще через год он начертает в своей записной книжке знаменитый одиннадцатый тезис о Фейербахе: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его».

Несложно убедиться, что философская «прогулка» в древние афинские сады вовсе не случайный зигзаг на пути мыслителя к главной, всеопределяющей цели. Как невозможно для нас, по меткому замечанию Ленина, глубокое постижение «Капитала» без усвоения «Логики» Гегеля, так и для молодого Маркса труднопреодолимой была бы философия Гегеля без понимания античных великанов любомудрия, без серьезного исследования всей предшествующей истории философии.

Еще со времен «Докторского клуба», с первых шагов на научном поприще за Марксом твердо закрепляется репутация всестороннего эрудита, широкого мыслителя. Один из видных младогегельянцев, Мозес Гесс, ожидая появления Маркса на университетской кафедре в Бонне, так рекомендует своему другу молодого ученого: