Исповедь

Что знает о себе, о своих способностях восемнадцатилетний юноша, пробирающийся в почтовой карете по осенней дороге чуть ли не через всю страну на учебу в Берлин? Он жаждет высоких деяний в искусстве, обуреваем чувствами. Но взгляд его «холоден и рассеян». Скалы, которые он наблюдает, кажутся ему не более непреклонными, чем его чувства, обширные города — не более оживленными, чем его кровь; обеды в гостиницах не более обильны и неудобоваримы, чем тот рой фантастических образов, которые он носит в себе… Хочет подняться на свое небо, свое искусство, а оно вдруг отдаляется, становится потусторонним. Через год он уже признается себе и своему дорогому заботливому отцу: поэзия, видимо, могла быть «только попутным занятием»…

Духовное общение, откровенный обмен мыслями двух Марксов — отца и сына — в эту пору жизненных исканий, выбора пути будущего гения особенно примечательны. Строки из их писем выстраиваются в напряженный и поучительный диалог.

— Сплошное сочинительство из головы, полная противоположность между тем, что есть, и тем, что должно быть, риторические размышления вместо поэтических мыслей, но, может быть, также некоторая теплота чувства и жажда смелого полета — вот чем отмечены все стихи в первых моих трех тетрадях. Поэзия могла и должна была быть только попутным занятием — таков приговор молодого Маркса своей поэтической музе.

— Оставь поэзию, если она не украшает жизнь и не делает ее счастливой.

— В конце семестра я снова обратился к пляскам муз и к музыке сатиров, и уже в последней тетради… идеализм пробивается сквозь вымученный юмор («Скорпион и Феликс»), сквозь неудачную фантастическую драму («Оуланем»), пока наконец он не претерпевает полного превращения и не переходит в чистое искусство формы, по большей части без воодушевляющих объектов, без вдохновенного взрыва идей.

— Ты принялся писать драму, и в этом и впрямь много правильного. Но с важностью дела, с широкой известностью, которую оно неизбежно приобретает, естественно, сопряжена и опасность провала… Как разумнее действовать? По возможности добиваться, чтобы этой большой пробе сил предшествовала менее серьезная, связанная с меньшим риском, но все же достаточно значительная, дабы в случае удачи создать себе имя… Я долго раздумывал об этом, и вот какая идея кажется мне подходящей. Сюжет следует почерпнуть из истории Пруссии, — причем взять не продолжительный период, как этого требует эпопея, а краткий момент, имевший, однако, решающее значение для судеб страны… Таким моментом является великая битва при Бель-Альянс-Ватерлоо… Одной такой оды, патриотической, прочувствованной и проникнутой немецким духом, было бы достаточно, чтобы заложить основу репутации, создать себе имя…

Но взыскательному юному драматургу явно не по нутру воспевать «роль гения монархии». Его грызет досада, что «приходится сотворять себе кумира из ненавистного… воззрения», и он предает огню стихи, наброски новелл и все прочее. Он расположен к критическому анализу, готов судить творения муз, тем более что проделал серьезный экскурс в историю искусств, проштудировал Лессинга.

— Что тебе посоветовать?.. Драматургическая критика требует большой затраты времени и большой осмотрительности. Если иметь в виду искусство, то такая деятельность в наше время, быть может, принадлежит к числу достойнейших. С точки зрения славы, она может проложить путь к диплому ученого. Как ее примут? Полагаю, что скорее враждебно, чем доброжелательно. Насколько я знаю, путь превосходного ученого Лессинга не очень-то был усыпан розами. Он жил и умер бедным библиотекарем… Почему ты ничего не говоришь о камералистике?

— Что касается, дорогой отец, вопроса о камеральной карьере, то я недавно познакомился с неким асессором Шмидтхеннером, который посоветовал мне после третьего юридического экзамена пойти по этому пути в качестве юстициария; это мне улыбается, тем более, что я действительно предпочитаю юриспруденцию всем административным наукам… Если впоследствии, будучи асессором, получить докторскую степень, то открывается гораздо более широкая возможность получения вслед за тем экстраординарной профессуры.

— Если бы твои жизненные планы можно было бы сочетать с родительскими надеждами, это доставило бы мне величайшую из всех радостей, число которых так сильно уменьшается с годами…

Изучая юриспруденцию, молодой Маркс предпринимает научный дебют — он пытается «провести некоторую систему философии права через всю область права», но несколько разочарован результатами: разработанная схема оказалась слишком жесткой, так что калечила понятия «самым варварским образом», содержание не получило нового развития, и «стало ясно», что «без философии… не пробиться вперед».