Исповедь

…Пятнадцать лет спустя, после провалившихся торгов тайных советников с молодым доктором, Маркс снова в Берлине. Теперь это уже всемирно известный «красный доктор», основатель широко распространившегося учения, знаменитый революционер. Пользуясь конституционно-правовой суетней в отечестве, амнистией— этими ложнодарственными жестами Вильгельма, взошедшего на прусский престол, надо бы изучить реальные возможности для пропаганды и продвижения дела, поставить вопрос о восстановлении своих гражданских прав, побывать в родных пенатах, заодно и полюбопытствовать в Берлине, что повывелось из старых «крокодиловых яиц».

Берлинская демократическая знать, демонстрируя «оппозиционность», проявляет повышенное внимание к выдающемуся революционному мыслителю — званые обеды, знакомства с «избранными», светское времяпрепровождение… «Скучаю здесь, как мопс, — признается Маркс. — Со мной обходятся, как со своего рода салонным львом, и я вынужден встречаться с целым рядом профессионально «остроумных» мужчин и дам. Это ужасно».

Но салоны еще не все. Его ведут в оперный театр и сажают в ложу рядом, «страшно сказать», с королевской, это чтобы «задеть королевскую семью». А спектакль — скука смертельная: вымученная мимика и декорации, воспроизводящие каждый пейзаж с фотографической достоверностью.

Пришлось посмотреть и другой, более мрачный спектакль, из ложи журналистов в палате депутатов наблюдал собрание прусских соглашателей. Тесный зал, крошечные ложи для публики, депутаты на скамьях, «господа» же в креслах. Председатель, устрашающе двигая ослиными челюстями, «со всей уродливой и грубой начальственностью министерского швейцара» набрасывается на притаившихся внизу филистеров — «странная смесь канцелярии со школой». Палаты эти открыто презираются. И парни, вкусившие демократических плодов времен революции, готовят бой на предстоящих выборах. А «красавца Вильгельма» «преследует красный призрак, свою репутацию «либерала» он считает ловушкой».

Увы, в Берлине по-прежнему ни «высокой политики», ни стойкой демократии, хотя тон иногда бывает дерзкий и фривольный. Повсюду преобладание военного мундира, а бывшие низвергатели, вроде коллеги Рутенберга, выродились в либеральных мямлей, охотно берут чаевые и передвигаются, как мебель, от одних хозяев газетки к другим.

В ренатурализации, конечно, отказано: власти побоялись вернуть великому революционеру его родину. «В отечество любезное вступи» — вспоминается Марксу шиллеровский стих из «Вильгельма Телля». — Нет, не такое уж это любезное отечество, и не такая уж радость вступить сюда… Совершенно откровенно он может признаться близким друзьям.

— Германия — прекрасная страна, в которой лучше не жить. Что касается меня, то будь я совершенно свободен и, кроме того, не тревожь меня нечто, что может быть названо «политической совестью», — я никогда не покинул бы Англию ради Германии, менее того — ради Пруссии и меньше всего ради этого ужасного Берлина с его «песком», с его «просвещением» и «его сверхостроумными людьми». В Берлине всякий, кто обладает духовными силами и, следовательно, может пасть духом… всячески стремится заполучить сострадальцев.

Недостаток, который Вы скорее всего склонны извинить, — ЛЕГКОВЕРИЕ

Это звучит как-то неожиданно, не в «стиле Маркса». Ведь как ученый он исповедовал культ точной истины, и как революционер всю жизнь воевал с «трактирными политиканами», околпачивающими легковерную публику. Но вот если легковерие не грозит политическими бедами, если оно всего лишь безобидная слабость талантливой души, он готов, оказывается, извинить этот недостаток.

Среди друзей Маркса было немало поэтов, а поэты, как известно, публика легковерная. Для существования им нужен фимиам, много фимиама. Энгельс довольно зло вышучивал за это Фердинанда Фрейлиграта: «Жена поэта только и бредит о том, чтобы ежедневно публике преподносили ее благородного гениального Фердинанда, ее саму, ее интересных отпрысков, кошек, собак, кроликов, канареек и других паразитов, и чтобы все это, вдобавок, было окружено светом бенгальского огня, сентиментальностью и романтической ложью. А что захочет жена поэта, то непременно захочет и господин поэт, тем более, что мадам говорит ему как раз то, что скрывается в глубине его души…»

Из круга своих поэтических соратников и друзей Маркс особо выделяет фигуру великого Генриха Гейне. Они знали друг друга более десятка лет, и хотя были вместе всего лишь несколько месяцев, этого оказалось вполне достаточно для глубокой духовной близости.

«Нам надо так мало, — заметил однажды Гейне, — чтобы понять друг друга».

Они встречаются в Париже осенью 1843 года, когда Маркс покидает родину, и сразу же обнаруживают взаимный магнетизм. Что их роднит?

Сходство в судьбе? Рейнское землячество, ранняя нужда, жажда познания и поиск приложения сил, жестокость отечества, вынужденное изгнание…