Исповедь

— Мы придаем большое значение борьбе против несостоятельности, внутренней пустоты, духовной смерти, неискренности века; со всем этим мы ведем борьбу не на жизнь, а на смерть… Мы хотим возвратить человеку содержание, которого он лишился благодаря религии, — не какое-то божественное, но человеческое содержание, и это возвращение сводится просто к пробуждению самосознания. Мы хотим устранить все, что объявляет себя сверхчеловеческим, и тем самым устранить лживость, ибо претензии человеческого и естественного быть сверх-человеческим, сверхъестественным есть корень всякой неправды и лжи. Поэтому мы раз и навсегда объявили войну также религии и религиозным представлениям и мало беспокоимся о том, назовут ли нас атеистами или как-нибудь иначе.

Гейне никак не может взять в толк, почему это коммунисты с каким-то пренебрежением относятся к «патриотизму, славе и войне». Сам он, рожденный у стремени наполеоновской славы, в эпоху, когда ликующие звуки «Марсельезы» сливались с барабанным боем победителей Европы, когда гренадеры шагали под знаменем революции и вся атмосфера была пропитана «французской свободой», он относился к этому иначе.

Да, как ни странно, великий словотворец, вооруживший революционных бойцов оружием против коронованных и некоронованных монархов, снабдивший боевую публицистику самого Маркса не одной острейшей стрелой, этот человек обожествляет Наполеона и самозабвенно верит в «воскресенье Наполеонидов». Желая подчеркнуть серьезность своего увлечения героико-романтическим бонапартизмом, он посвящает ему немало стихотворных строк, а книгу о Наполеоне называет «Идеи». И уже в последние годы все отыскивает социальные мотивы своим грезам, убеждает, доказывает.

Гейне: Приезжай-ка в провинцию и побеседуй с крестьянами, и больше не будешь смеяться над моими грезами… Массам требуется общее и понятное знамя. А ведь только наполеоновское знамя всем доступно. Для крестьянина нюансы хартии — это хитроумная чушь, он верит лишь в то, что испытал на собственном опыте, ему нужен видимый бог.

Маркс: Но прошу меня понять. Династия Бонапарта является представительницей не революционного, а консервативного крестьянина, не того крестьянина, который стремится вырваться из своих социальных условий существования, определяемых парцеллой, а того крестьянина, который хочет укрепить эти условия и эту парцеллу, — не того сельского населения, которое стремится присоединиться к городам и силой своей собственной энергии ниспровергнуть старый порядок, а того, которое, наоборот, тупо замыкается в этот старый порядок и ждет от призрака империи, чтобы он спас его и его парцеллу и дал ему привилегированное положение. Династия Бонапарта является представительницей не просвещения крестьянина, а его суеверия, не его рассудка, а его предрассудка, не его будущего, а его прошлого…

Гейне: Я грежу с открытыми глазами, а глаза видят. Не хватает лишь фанфар. Как только прозвучат фанфары, это будет сигналом к воскресению, и остатки великой армии вместе со всей ее родней встанут и воскликнут: «Vive Гетрегеиг!» («Да здравствует император!»)

Маркс: Французы, пока они занимались революцией, не могли избавиться от воспоминаний о Наполеоне… От опасности революции их потянуло назад к египетским котлам с мясом, — и ответом явилось 2 декабря 1851 года. Они получили не только карикатуру на старого Наполеона, — они получили самого Наполеона в карикатурном виде.

…Пришло время, и французский «патриотизм» Гейнс был вознагражден: после февральской революции он становится «королевским пенсионером» — получает субсидии из тайного фонда министерства Гизо, которое в свое время так бесцеремонно выпроводило из Парижа его друга Маркса. Желая оправдаться перед публикой за этот странный компромисс с властями, Гейне уверяет, что пенсия всего лишь «милосердная поддержка», и присочиняет историю, как сам Маркс и его друзья приходили утешать его и уговаривать не отвергать милосердия. Маркс возмущен такой льстивой спекуляцией на его имени… «Добрый Гейне нарочно забывает, что мое вмешательство в его пользу относится к концу 1843 года и, следовательно, не могло иметь ничего общего с фактами, ставшими известными после февральской революции 1848 года». Но он решает великодушно промолчать: пусть его!..