Исповедь

При самом недоверчивом отношении к «сплетням», после весьма тщательного «ознакомления» Маркс подробно излагает другу всю эту прескверную ситуацию с веским резюме: «Думаю, что они (рабочие) правы». Энгельс тоже так думает, и так же откровенен в оценках, и так же озабочен:

— Жаль было бы парня ввиду его большого таланта, но ведь и дела эти чересчур серьезны… Он всегда был готов под партийными предлогами эксплуатировать всех ради своих личных целей. Потом — это стремление втереться в великосветское общество, добиться видного положения, хотя бы внешне приукрасить грязного бреславльского еврея с помощью разного рода помад и притираний, — это всегда было противно. Однако все это были вещи, которые делали необходимым лишь тщательное наблюдение за ним. Но если он проделывает подобные истории, прямо указывающие на отход от партии, то я вовсе не могу осуждать дюссельдорфских рабочих за то, что они питают к нему такую ненависть… История сГацфельдт и 300 000 талеров были для меня совершенной новостью…

На графских хлебах Лассаль, конечно же, как свидетельствуют его биографы, наслаждается жизнью. Развлекается приключениями, много путешествует, но не перестает следить за всеми проявлениями общественной мысли. Всячески афиширует свою приверженность марксизму, поддерживает репутацию «опасного революционера». «Он слишком Эфраим-премудрый, — замечает Маркс, — чтобы не держаться за нас».

Да, настолько премудрый и предприимчивый, что знает, как мимикрировать в духе времени, как потрафить возобладавшим общественным вкусам, как подравняться к авторитетам. Требуется эрудиция, научный радикализм — пожалуйста, он даже из своих студенческих философских забав может соорудить нечто монументальное. И вот появляется «Философия Гераклита Темного из Эфеса, изложенная на основании нового собрания его отрывков и по свидетельствам древних». Он заставит о себе говорить…

Правда, многие ученые мужи в «разговоре» упрекают Лассаля, что он слишком «гегельянизировал» в этом сочинении и, таким образом, нарисовал не совсем верный портрет Гераклита, философа действительно сложного, как говорили, темного. Лассаль доказывает тут, что мысль есть не что иное, как «исторический продукт», а история философии — «изображение непрерывного процесса саморазвития мысли». Когда Лассаль еще без «успешно овладевал в школе тайнами коммерции, Маркс уже решительно' опрокинул метафизические построения, выработал вполне последовательный материалистический взгляд на историю человечества и развитие общественной мысли. Каково же было получить такие «подарки» от 32-летнего Лассаля со всякими личными уведомлениями!

В гостях у больного Гейне на парижской квартире поэта.

В туманную Англию.

— Как мне держаться с парнем? — мучается Маркс. — Отвечать или нет? Тебя позабавит, — говорит он Энгельсу, — комическое тщеславие этого молодца, который хочет добиться славы и без всякого повода исписывает 75 листов о греческой философии… Бравый Лассаль взялся за Гераклита, как за гацфельдтский процесс и, если верить ему, то, в конце концов, выиграл и его. По-видимому, старики филологи и гегельянцы были в самом деле поражены тем, что им довелось узреть такой посмертный цветок минувшей эпохи. Мы все же посмотрим эту вещь сами, и хотя это дареный конь, все-таки пристально взглянем ему в зубы, при непременном условии, конечно, чтобы от Гераклита не несло чесноком. Вообрази себе только этого парня, как он разгуливает взад и вперед по улицам Берлина… распускает хвост, как павлин, и что ни шаг, то остановка: прикусывание губ и «политический взгляд», как бы говорящий: «Вот человек, который написал «Гераклита»…

За философским трактатом следует историческая драма: «Гераклита» на сцене славы сменяет «Франц фон Зиккинген». Драма лишена художественных достоинств, сетуют поклонники, но она представляет собой «богатейший родник для изучения психологии ее автора». Впрочем, Лассаль и сам не настаивает на художественных достоинствах. «У меня нет фантазии поэта, — признается он. — Моя драма представляет собой гораздо более продукт революционного воодушевления, чем поэтического дарования, и всякая написанная мною драма всегда была бы лишь выражением, в различных формах и под различными именами, именно этого одушевления».

И конечно же, новоявленный драматург спешит заручиться авторитетной поддержкой Маркса — шлет рукопись, письма, жеманно настаивает на обстоятельном отзыве о драме. Энгельс возмущен:

— Я бы на твоем месте спросил бы его прямо насчет того, как обстоит дело с рабочим движением на Рейне и особенно в Дюссельдорфе…