Исповедь диггера. Кровавые тайны метро-2

– Сюда, – раздался голос слева.

Я обернулся и не сразу увидел Пазухова за огромной установкой – невероятных размеров микроскопом. Подошел и встал у плеча.

– Ну-с, смотрите, – академик отстранился, давая мне возможность прильнуть к микроскопу. Я взглянул. Когда глаза привыкли к диоптрии, то увидел на огромном сером предмете выбитые цифры.

– Это номер, – пояснял мне Пазухов, – практически как в концлагере, только с той разницей, что цифрами обозначаются зашифрованные препараты, которые были использованы для обработки конкретного человека.

Я невольно вздрогнул.

– То, что живые подопытные не могли ничего говорить, – это нормальная практика, принятая еще в фашистской Германии, им просто отрезали или высушивали языки. Во-первых, с криком выходит энергия, которая необходима для составления графика воздействия болью на определенный участок тела, а во-вторых, крик все же способен облегчить болевое воздействие, а это мешает исследователям.

Я молчал, словно меня стукнули пыльным мешком.

– Поэтому выбивались номера с используемой нормой, не читать же какие-то документы, если в них идет только анализ полученной информации, и лишь вторичный этап и его результаты заносятся в документы, чтобы уже использовать их в исследованиях и так далее. Ведь подопытный может просто не выдержать первичной дозы, и стоит ли тогда переводить чернила.

Я подавленно молчал.

– Речь идет о сотнях людей, Даня, чтобы добиться работы препарата, обнаружить несмертельную дозу и прочее, могли умертвить десятки, прежде чем врачи или военные находили «золотую середину» и их испытуемые не умирали, – беглая улыбка мне, – вы, может быть, считали, что живете в раю?

Отрицательно качаю головой.

– Это ведь снимки со станции «Ближняя»?

Такой простой вопрос, что я лишь раскрыл рот:

– Откуда вы узнали, Петр Сазонович?

Молчание. Пытливый взгляд. И наконец:

– Мой отец занимался подземными лагерями для умерщвления.

– Да? – только и мог сказать я.

– Такие снимки попали к нам несколько лет назад, ну, или для точности – почти такие же снимки, просто тут я обратил внимание на сочетание цифр 6 и 2 и характерную деформацию скелетов, собственно, с таким я сталкивался, когда изучал последствия воздействия радиации после взрыва Чернобыльской АЭС. Эмбрионы уничтожали, едва были намеки на патологии, но техника, Даня, техника подводит, тем более столько лет назад, и ультразвук подчас не мог выявить изменения в костной ткани, женщины рожали, и в итоге, простите за цинизм, хорошо, если просто костный паралич, а если страшнейшие деформации суставов?

Я понимал, что отвечать сейчас ничего не нужно.

– Снимки принес пожилой мужчина, внешностью очень похожий на шахтера, и я еще тогда подумал, что, может быть, посетитель действительно связан с подземными работами, потому что он характерно щурился на свет. Он сказал, что знал, чем занимался мой отец.

Пауза. Петру Сазоновичу было явно трудно говорить об этом:

– К тому времени я давно выяснил, что отца сгноили в лагерях, а о его занятии я узнал, когда рыскал в поисках его захоронения, вот тогда я познакомился и с теми, кто чудом избежал его участи, и с их детьми. Энтузиасты уникальные, собственно, на свой страх и риск, порой без спонсорской помощи ищут места боевой славы тех, кто погиб как враг народа. Мой отец был электриком. Погиб в 1953-м.

– Значит, могильники возникли раньше, – задумчиво пробормотал я.

– Полагаю, что гораздо, – академик снова уткнулся в микроскоп, – несколько скелетов попались и с характерными пулевыми отверстиями в черепной коробке, согласно экспертизе, они были результатом использования оружия, которым пользовался комсостав, входящий в охрану Сталина. Его личная гвардия, так сказать. У оружия сбит прицел, чтобы его быстрее выхватывать из кобуры, плюс это говорит о том, что целиться из такого оружия никто и никуда не собирался. Оружие для ближнего боя или, проще говоря, – невеселая улыбка, – рассчитанное на добивание.

– Как думаете, а реально найти того, кто занимался подобными опытами? – Я присел на край белоснежного стола, скрестил руки на груди и принялся машинально разглядывать схемы и графики, вывешенные на стене.

– Все реально, я думаю. – Пазухов взял тряпочку и протер стекло микроскопа, посмотрел на меня.

Я собрал материал. Но что нового я открыл? Неужели никому до меня в голову не приходило, что оружейный плутоний может вызывать лучевую болезнь? Или что наверняка спецслужбы, о которых мы говорили со Странником, пристально следят за тем, чтобы общественность не паниковала при мысли о том, какие тайны хранятся у станции «Лубянка»? Причем если я раньше сомневался, что секретное отделение ФСБ функционируют и по сей день, да еще по принципу интернациональной службы.

– Петр Сазонович, – я внимательно посмотрел в глаза этому заслуженному человеку. Заслуженному. Уважаемому. Пережившему горе и не сумевшему простить за него свою страну, – если есть хоть какая-то информация, то, наверное, о ней пришло время узнать. Вы не согласны?

Пазухов несколько мгновений молча смотрел на меня, а потом невольно улыбнулся:

– Вы говорите как газетчик.