Исповедь добровольного импотента

Конечно, смешно, что эта кофейная профанация так ошеломила меня и оскорбила, ведь я всю жизнь потребляю такое пойло. Просто так уж подгадалось, что глоток этот оказался последним. Последним в череде неудач, огорчений, разочарований, чашу которых услужливо подсовывает нам коварная тетушка Жизнь.

Кто– то прошел мимо и подтолкнул в спину. Я сжал кулаки и открыл глаза.

Рядом топтался парень в женской болоньевой куртке розового цвета. Грязно-рыжая растительность на его корявой голове разновеликими клочьями торчала вразнобой. На ногах выделялись огромные кирзовые сапоги. Тонкие пальцы с обкусанными ногтями перебирали стакан, наполненный кипятком. Парень набычась смотрел на струившийся пар и улыбался. Я смутился.

– Эй, парнишка, – окликнул юродивого, перекусывавший за соседней стойкой, мужчина. – Иди я тебе заварочки плесну, – и он призывно приподнял свой вместительный цветастый термос.

Парень обнажил свои страшные зубы в идиотской улыбке, повел головой, как зашоренная лошадь, но с места не сдвинулся. Он не понял, кто к нему обращается.

Тогда мужчина подошел сам, слил половину кипятка в грязную тарелку, добавил крепкого чая из термоса и снова вручил стакан парню. Тот часто заморгал и низко поклонился. Мужчина вернулся к своему бутерброду.

Юродивый отхлебнул из стакана и засмеялся.

– У сладкий-то какой! Мед прямо! – заливисто прозвучал его голос.

– Пей, пей, – подбодрил обласканного довольный благодетель.

Парень приблизился к его стойке и певуче заговорил:

– На пасху приезжал к вам с Пермской области.

Мужчина закивал, отложил бутерброд с колбасой и полез в карман.

– Уж больно у вас тут певчие хорошо поют. Люблю я песнопения, – продолжал юродивый, улыбаясь в потолок.

– На, пирожное себе купи, – протянул ему мужчина деньги.

Тот аккуратно установил свой стакан на стойку, с поклоном взял деньги и поднес к глазам.

– Два рубля, – подсказал мужчина.

Тогда парень свернул подаяние и отправил во внутренний карман своего розового балахона:

– А вот я потом лучше хлебца куплю, – прокомментировал он свое решение. – Ведь я сейчас в Москву подаюсь, а там в Загорск.

– Ну, смотри, дело хозяйское, – ответил мужчина, собрал свои пожитки и ушел. Серьезный и энергичный.

Прихватив надкушенную «ром-бабу», я занял его место:

– К Патриарху путь держишь?

Я служил в под Загорском. Строем нас водили осматривать патриаршую обитель – Троице-Сергиеву лавру.

Парень поймал меня в фокус своих блуждающих глаз и засветился неведомым мне удовольствием:

– Не к Патриарху не пойду! А ну его! Вокруг него всегда телевизионщики. Надоели они мне своими прожекторами, и галдежу много. Я в прошлом году сподобился – прошел с Патриархом Крестным ходом, а после и на Благословение пробился!

– Повезло, – невольно, я и сам разулыбался.

– Да, но это Благословение лишь на год дается.

– И что, каждый год ездишь?

– А че?! Проезд-то льготный – сел и поехал! Это ж радость!

Радости в нем было хоть отбавляй. Большая радость в маленьком уродливом теле.

– А родители у тебя есть?

– Мать. Отец умер, отчим появился. Но он обижает меня, смеется.

– Зачем?

– Характер такой. Что говорит, тебе твой Бог дал? Подначивает этак. Но я ему не поддаюсь, отбиваюсь: А когда мы голодом сидели, и я целыми днями в церкви стоял, и мне поднесли всячины всякой, кто ел? Ты ел, и все ели! А кто это все дал? Бог и дал! Его воля.

– Ну, а он что?

– А хохочет. Он же пьяница, сам знаешь, какие они вредные.

– Так, а чего вы голодали-то?

– С пенсией задержка вышла. Мы же все на пенсии – мама, я и еще три брата. Все по инвалидности. Я уж думал, не выберусь на Пасху, но Бог смилостивился. Дали пенсию-то! Я сразу билет купил, пошел к настоятелю нашему, говорю по святым местам подаюсь. Он благословил, и я отбыл.

– Ловко.

Уходить не хотелось, я помолчал в надежде, что он спросит меня о чем-нибудь, но пермяк усердно обдувал свой чай.»

– Пост-то держишь? – продолжить беседу я.

– Нет! Куда там! Вот сейчас пирожное сожрал. Вкуснейшее, с кремом! Тетка одна дала. Раз дает надо брать! Да и где в дороге постную пищу искать, с голоду бы не опухнуть.

– Ну, запасся бы дома.

– Нет. Суетно все это. Не об этом думать надо. Христос сказал своим ученикам: Не думайте о хлебе насущном и сыты будете. Вон птицы ни жнут, ни сеют, а живут, да песни поют! А мы-то, что хуже?

– Нет, мы лучше!

– А вот это гордыня – самый страшный грех! Знаешь, как Бог своего ангела наказал, когда тот возомнил, что он лучше всех?

– Как?

– У-у! С треском попер с Небес! Лишил благодати навеки!

И он опять рассмеялся своим восторженным смехом.

– Ты, что же? Всю Библию знаешь?

– Нет, не всю. Всю-то ее разве познаешь! Наизусть, конечно, можно вызубрить. А вот чтобы познать – нет! Я сам Библию редко читаю, у меня зрение плохое. Ко мне само как-то приходит. Не знаю откуда.

– Может – дар Божий?

– А че, может! А то откуда еще? Все от Бога.

– Может, в святые выбьешься?

– Нет, это нет. Для этого Откровение должно быть. А вот Венца мученического возможно сподоблюсь.

– Это что ж за чин?

– За веру пострадаю. Жизни лишусь.

– Как? Сам себя?»