Исповедь книгочея, который учил букве, а укреплял дух

Белинский ("Общее значение слова литература"): "...еще в средние века являлись великие люди, сильные мыслию и упреждавшие свое время; так, Франция еще в XII веке имела Абеляра; но люди, подобные ему, бесплодно бросали во мрак своего времени яркие молнии могучей мысли; они были поняты и оценены через несколько веков после их смерти".

Здесь уже безупречно выраженное обобщение: выпасть из времени можно, и каждая эпоха имеет на сей счет свои прецеденты. Выпасть из времени в качестве явления будущего или, что то же, втянуть это будущее в свое время. Таков, по Белинскому, Петр Абеляр: портрет, размытый во времени. Рамка трещит. И только будущее склеит эту раму, отретушируя изображение пришельца из этого будущего. Но возможно ли такое? Абеляр — сын своего века, самоотверженно отстаивающий традицию, им же преодолеваемую как раз по мере её отстаивания. Инокультурный пришелец? Нет. Скорей и верней — правоверный еретик. Этим-то и замечателен.

Запомните еще у Белинского вот что: "...люди, подобные ему (Абеляру. В. Р.), бесплодно бросали во мрак своего времени яркие молнии могучей мысли; они были поняты и оценены через несколько веков после их смерти". Сейчас вы увидите, для чего это нужно запомнить.

А теперь Данте (четырнадцатый век; как раз "несколько веков" — пусть два века — после Абелярова двенадцатого):

Мне встретилось не то, что я искал;
И некий старец в ризе белоснежной
На месте Беатриче мне предстал.

Дышали добротою безмятежной
Взор и лицо, и он так ласков был,
Как только может быть родитель нежный...

И старец: "Чтоб свершился без преград
Твой путь, — на то и стал с тобой я рядом,
Как мне и просьба и любовь велят,

Паря глазами, свыкнись с этим садом;
Тогда и луч божественный смелей
Воспримешь ты, к нему взлетая взглядом.

Рай, XXXI, 58-63, 94-99

Это наш старый знакомый Бернар, аббат из Клерво — тот самый, который... Злодей и доносчик святой Бернар, от которого столько натерпелся наш несчастный магистр Петр. (Правда, как мы теперь знаем, еще и автор трактатов и проповедей о благодати, свободном выборе, предопределении, свободной воле и других не менее почтенных вещах.) И вот здесь, в "Божественной комедии", он же наставляет Данте в Эмпирее, как — помните? — деятельная Метельда наставляла Данте в Земном Раю.

"В ризе белоснежной"; "божественный луч"; безмятежная доброта лица и взгляда... Что еще надо? — Благостно созерцающий, ласковый и добрый старик Бернар.

А ведь Данте — тоже хороший еретик своего века. Но еретики — тем пуще! — вовсе не всегда единомышленники. Скорее наоборот.

Но где искать правду? Как дознаться этой самой, все время только и делающей, что ускользающей, правды — исторической правды?

Всё смешалось...

Господи боже ты мой! Сколько же наговорено тут всяческого про нашего героя? Сколько голосов — от Беренгариева бельканто до скрипучего донбазилиевского Бернара; от страстного шепота влюбленной Элоизы до яростного клинкового слова самого Абеляра... И все голоса — о нем. И все голоса — оглашенные, озвученные штрихи и краски к единственно (?) реальному, исторически объективированному портрету подлинного (?) Петра Абеляра.

Но возможен ли такой? А если возможен, то каким образом возможен?

Сложить-вычесть? Помножить? Эклектически смешать-перемешать? Или...

Полифонический григорианский канон, семицветный спектр белого света.

Светлейший Бернар — чернейший Петр; черный аббат — светозарный магистр. В результате оба серые?

Или — скорее — так: исторически реконструированный учитель-книжник Петр Абеляр — всенепременно всеевропейский и всеобязательно из XII христианнейшего столетия. Портрет на семь (кажется, так?) относительно самостоятельных профилей, проглядывающих из единого, сработанного концептуальными усилиями, фаса. Семь суверенных голосов, спевшихся в сольное целое, имя которому ученый человек и учитель-книжник Петр Абеляр в его ученом времени; ученое время, запечатленное на все последующие времена в Абеляре — ученом человеке и учителе-книжнике. Индивидуально-социальный портрет, данный в социально-индивидуальном слове — тексте о том, как читать текст.

Образ средневекового ученого человека — учителя и книгочея?

Получится ли? А может быть, уже получилось?

В самом деле, Абеляр как всечеловеческий феномен? — Заманчиво, потому что очевидно. Таких, говоря мягко, недолюбливали во все времена. Куда не очевидней и потому еще заманчивей представить Абеляра учителем-книгочеем европейского средневековья. (Может быть, потому и нашим современником?) Опыт собственной жизни, предназначенный наставить на путь истины всех, кто того пожелает? Неужели и здесь ничего не получится?..