Исповедь книгочея, который учил букве, а укреплял дух

Это — злая воля, производящая смерть. Но смерть — единственно веское доказательство того, что была жизнь ("умер — значит жил"). А жизнь и есть чудо, которому не научить. В этой точке, собственно, и исчерпывает себя Урок Абеляра: учить читать.

Еще раз: жизнь и есть чудо, которому не научить. И всё-таки...

Требуется иное!

Если Абеляр очищает текст от случайностей неподлинного, тем подлинно и живя, то его почти современник Франциск из Ассизи только и делает, что очищает не текст, а жизнь от якобы жизни. И даже не очищает, а сразу вот так и живет — богу и природе угодной жизнью. Жизнь как чудо; как личное воление-игра. Естественное как сверхъестественное.

У Франциска сразу два учителя: природа и Иисус Христос, Христос и природа. Они его учат жить. У этих учителей каждый раз может быть лишь один-единственный ученик. Остальные в этом удивительном классе — на шпаргалках и подсказках. Но и сам... Учит жить. Учит жить или просто живёт?

"Вне школ и систем" (Пастернак).

Но... забегаю вперед.

Потому что еще не начался, а только еще начнется обещанный урок Франциска. Но пред тем, как уже заведено, — зонг-апология сюжета, рискованного и противоречивого, как да и нет в одной жизни, в одной судьбе:

Что есть сюжет?

Из жизни перешед,
Едва ступив на чистую бумагу,
Он сделался, поскольку он сюжет,
Смертельным жестом,
Шпагою о шпагу.

Сюжет — прямого дела торжество.
Как черно-белое на фоне голубого.

Но что мне делать, если естество
Насквозь мое
Ежемгновенно ново?

Полутонами мреет. И, светясь,
Двоится среди хохотов и всхлипов.

Такие
Черт побрал бы этих типов!
В сюжет не попадали отродясь.

А я попал.

Сам влез в него.
И что ж?

Как жизни часть.
И вот уж он нестроен.
Нескладен он...

Но до чего ж хорош
И плох одновременно до чего ж
Сей мир, который дан, а не устроен!
Почти как тот разлаженный сюжет...

Но если он — действительно сюжет,
В нем не сводимы крайности на нет.

И ДА и НЕТ
Раздельно пребывают.
И солнце греет в нем.
И лед не тает...

Войди в меня,
Сложи меня,
Сюжет!

УРОК ФРАНЦИСКА, который не учил ничему, а только и делал, что жил

"...ПРОЙДЯ ЕЩЕ НЕМНОГО ДАЛЬШЕ, святой Франциск еще раз восклицает громко: — Брат Лев, овечка божия, пусть меньший брат говорит языком ангелов и познает движения звезд и свойства растений; и пусть ему откроются все сокровища земные, пусть узнает он свойства птиц и рыб, и всех животных, и людей, и деревьев, и камней, и корней, и вод; запиши, что не в этом совершенная радость. — И, пройдя еще немного, святой Франциск восклицает громко: — Брат Лев, пусть научился бы меньший брат так хорошо проповедовать, что обратил бы в веру Христову всех неверных; запиши, что не в этом совершенная радость. — И когда он говорил таким образом на протяжении двух миль, брат Лев с великим изумлением спросил его и сказал: — Отец, я прошу тебя во имя божие, скажи мне, в чем же совершенная радость..."

И Франциск отвечал ему ... Нет-нет! Не ему (ему он ответил словом), а папе Иннокентию III — делом, простодушным человеческим жестом, естественным, как листок на ветру, как роса на этом листке или как воробушек — росинку эту в охрипшее горло...

Что же он там сделал такое?

Средневековый хронист рассказывает.

Папа Иннокентий III, выслушав среди кардиналов консистории устав божьего человека Франциска, нечесаного, с длинной бородою, в лохмотьях, с нависшими черными бровями, сказал ему: "Ступай, сын мой, и поищи свиней; с ними у тебя, кажется, более общего, чем с людьми; поваляйся с ними в грязи, передай им твой устав и упражняйся на них в проповедях твоих". Франциск наклонил голову, вышел и, найдя стадо свиней, в точности так и поступил: стал валяться с ними на земле. Весь в грязи, он вернулся — и вновь к папе: "Владыко, я исполнил твое приказание; услышь и ты теперь мою мольбу". Растроганный и огорченный собою, папа выслушал Франциска, человека божьего.

Вопрос — ответ. На слово — дело. В результате целая жизнь, сложенная из таких вот жестов-поступков. Легко сложенная — простодушно, как у юродивого; беззаботно, как у ребенка играющего; внезапно, как у жонглера-эксцентрика; весело, как у ваганта-бродяги...

Сквозь текст проступила жизнь, ставши образцом, примером, поучением.

Не для всех, конечно. Зато надолго — вот уже восьмое столетие.