Исповедь любовницы Сталина

— Лазарь Каганович — хитрый еврей. Столько лет при Сталине сидит. Чистеньким себя считает. А если со стороны посмотреть— оборотень! Все они, паразиты, в рабоче-крестьянское сословие лезут, а батюшка его, преподобный Моисей Каган еврейским сватом был, ермолку носил, а Лазарь ему в детстве прислуживал, да и образования у него никакого нет, а вот в ведущие министры пролез! Верочка, наберитесь терпения, я вам про всех номенклатурных сволочей расскажу. Эта вшивая компания больше всего на свете награды любит. Булганин Колька — маршал, вот потеха! Нос от водки у него всегда сизо-бурый. Берия глазастый — маршал и Герой Социалистического Труда. Лазарь тоже Герой! А мне, говорю без обиды, ничего не дали, работаю, как проклятый, вот тебе и справедливость…

— А. Н., в нашей стране когда-нибудь будет коммунизм?

— На том свете мы его увидим. Там все равны: и жертвы, и палачи…

У меня стал бывать Давид Кикнадзе. Молодой человек с радостью брался выполнить любое, самое незначительное поручение. Он ничего не требовал взамен, только подолгу молча смотрел на меня. Давид никогда ни о чем не спрашивал.

Мы совершили автомобильную прогулку по Москве.

День склонился к вечеру, когда показалось вдали подмосковное село Троицкое. Лунный свет освещал храм. Нас заметил сторож — седенький старичок.

— В Божий храм пущать не велено! — сказал он фальцетом, строго насупив выгоревшие брови. Он торопливо семенил за нами. — Вижу, что вы люди непростые, ладно уж, — мотнул он седенькой головкой, — так и быть, покажу вам храм, а то не сегодня-завтра снесут его или склад в нем оборудуют. Нынче во многих храмах дрова берегут.

Красно-оранжевый свет потрескавшихся от времени стен отчетливо выделял богатство белокаменного убранства. Внутри храма сохранились фрагменты золоченого резного иконостаса, некогда подымавшегося до самых сводов. Церковь в Троице-Лыкове — один из последних памятников Древней Руси, ее лебединая песня. Словоохотливый старичок рассказал, что в молодости был священником, служил в этой самой церкви и случайно его не коснулось лихолетье.

— Не побрезгуйте, товарищи хорошие, зайти в избу, чайку с медком откушать! — попросил нас церковный сторож-священник.

Крошечный домик. Низенькая чистенькая старушка несказанно обрадовалась нашему приходу. Видно, что нечасто наведывались к ним люди. Руки она тщательно вытерла о засаленный фартук. На столе появились четвертинка водки, деревянная миска с солеными огурцами и мочеными помидорами, душистый домашний хлеб, мед, кринка парного молока. Старушка торжественно внесла кипящий на угольях самовар. Задумалась, почему в этой полусказочной, низкорослой избушке, которая всем своим существом наполовину вросла в землю, было так хорошо и покойно. Если бы так продолжалось вечно! Как приятно иногда идеализировать свое существование.

Старичок большим ключом открыл висячий заржавленный замок, потом, поплевав на руки, приподнял крышку старого окованного железом сундука, наполненного доверху старинными иконами и складенями.

— Мы состоим из иконописцев Роковоловых, — сказал он гордо. — И прадед, и дед, и отец писали иконы. Вот храню их столько лет. Нынче иконы никому нельзя показывать. С ними не всегда хорошо, бывает и грустно. Есть у меня друг, монах один, свой век он доживает в обители, в Печорском монастыре. Его из Загорска Светлейший в наказание на Псковщину погнал. Достойный человек. Когда силы еще имелись, частенько к нам в гости захаживал, иконки все раскладывал, не мог на них наглядеться. До чего же умница, безошибочно определял, чье письмо и когда доска была изготовлена, да и фамилии мастеров знал.

Шепотом спросила:

— Монах Нафанаил жив?

Старичок насторожился.

— Откуда вам его знать? Вы барышня светская, что у вас может быть с божьим человеком?

— Мы редко виделись с монахом Нафанаилом, но, поверьте, он — мой самый большой друг. Вы имеете от него какие-либо весточки?

— С месяц назад были оттуда люди, богомольцы праведные, говорили, что он совсем плох, что скоро отдаст Господу душу.

— Меня пустят в монастырь проведать монаха Нафанаила?

Старичок хитро прищурился:

— В обители проживает монах Харлампий, он — правая рука настоятеля. Шепните ему на ушко, но чтобы никто не слышал, мол шлют привет из села Троицкого отец Григорий с матушкой Агриппиной Семеновной. Мы с ним вроде как сродственники. Барышня, Боже вас упаси что-либо сказать при настоятеле, а тем паче при посторонних. В момент косточки пересчитают.

Мы хотели отблагодарить доброго старичка, но не тут-то было.

— Простите меня, барышня и вы господин-товарищ хороший, разве мы похожи на нищих скоморохов? Премного благодарны, в подаянии не нуждаемся. Милости просим, завсегда рады добрым людям.

Прощаясь со мной, Давид Кикнадзе сказал:

— Спасибо за этот необыкновенный вечер. Я с нетерпением буду ждать его повторения.

Поднимаясь по лестнице к себе в квартиру, вспомнила первую встречу с Михаилом Николаевичем Тухачевским. В заколотившемся сердце ощутила необъяснимый страх» Неужели через столько лет подкралось новое чувство?».