Исповедь любовницы Сталина

— Я приеду к вам в субботу.

— Разве в этом есть необходимость?

— Конечно.

— Меня замотали репетиции двух новых спектаклей.

— Ничего, размотаем вашу усталость, для меня вы всегда самая желанная.

Подошел подозрительный Маленков:

— В. А., у вас имеются книги и письма Пильняка?

— Я очень люблю его рассказы, повести, романы. У меня хранятся его книги с дарственными надписями.

— Сегодня же все уничтожьте! Сожгите! Иначе вас ждет большая неприятность.

— А если спрячу?

— Найдут и привлекут к ответственности за хранение и распространение запрещенной литературы.

— Г. М., неужели вы не в состоянии приказать, чтобы меня, наконец, оставили в покое?

— В нашей стране это может сделать только товарищ Сталин, и то я не уверен.

Утром поехала кататься на лыжах в Сокольнический парк. Нетронутый пушистый снег. Елки торжественно одеты в сказочный белый наряд. На лыжне столкнулась с высоким, стройным человеком, он галантно уступил дорогу.

— Дальше ехать не советую, — промычал он, — там крутой обрыв, лыжник вы не ахти какой, будьте осторожны.

— Спасибо за предупреждение.

Взглядываюсь в необычное лицо высокого незнакомца. Мне показалось, что я однажды его уже где-то видела.

— Что вы на меня так пристально смотрите? — спросил он.

— Я, кажется, вас знаю!

— Вполне возможно, мир так тесен. Вы любите поэзию?

— Русскую больше, чем современную.

Мы пошли рядом по сдвоенной лыжне.

— Кто вам нравится из современных поэтов?

— Сергей Есенин, Анна Ахматова, сохранилось несколько книжек Николая Гумилева, которого боготворю.

— Марину Цветаеву читали?

— К стыду своему, нет, я впервые слышу это имя.

— Бориса Пастернака знаете?

— Мне не очень понятны его стихи.

— Хотите послушать одно его стихотворение?

— С удовольствием. — Мы присели на лавочку. — Стихотворение называется «Никого не будет в доме».

Никого не будет в доме,
Кроме сумерек. Один
Зимний день в сквозном проеме.
Незадернутых гардин.
Только белых мокрых комьев
Быстрый промельк маховой.
Только крыши, снег и, кроме
Крыши снега, — никого.
И опять зачертит иней,
И опять завертят мной
Прошлогоднее унынье
И дела зимы иной.
И опять кольнут доныне
Неотпущенной виной,
И окно на крестовине
Сдавит город дровяной.
Но нежданно по портьере
Пробежит вторженья дрожь,
Тишину шагами меря,
Ты, как будущность, войдешь,
Ты появишься у двери
В чем-то белом, без причуд,
В чем-то впрямь из тех материй,
Из которых хлопья шьют.

— Замечательное стихотворение, я хотела бы его иметь!

— Прекрасная незнакомка, напишите свой адрес, обещаю вам прислать один из поэтических сборников поэта Пастернака. Назовите свое имя!

Покорно ответила, как будто находилась на уроке в школе:

— Вера Александровна Давыдова.

— Чем вы занимаетесь, очаровательная В. А.?

— Пою в Большом театре.

— Я имею некоторое отношение к поэзии. Позвоните, если окажется телефон под рукой.

— Женщина первая не должна о себе напоминать, это неприлично.

— Согласен, исключение составляют тенора и поэты.

— Настала ваша очередь назвать свое имя! Возможно, я слышала?

— Пастернак.

Моему удивлению не было границ.

— Так вы Борис Пастернак?

— Представьте себе, что это я и есть — Б. Л. Пастернак. Очаровательная В. А., у вас замерзли ноги, идемте в раздевалку, выпьем чаю, согреемся.

В буфете громоздились пирамиды рыбных консервов, кольца черствых баранок, мятные пряники, конфеты-подушечки, слипшийся от времени шоколад.

— Что будем делать? Я страшно голоден, — сказал Пастернак. Сильными, гибкими руками он стал растирать мои озябшие пальцы и продолжал говорить — Поблизости здесь нет ни одного приличного ресторана. Вы когда-нибудь ели фаршированную рыбу, которую умеют готовить только евреи?

— Очень давно, когда была девочкой, у мамы в Благовещенске.

— Мы пойдем с вами в один частный дом и отведаем там чудо кулинарного искусства. Ева Абрамовна Мауз-нер — знаменитый кулинар, поэт-кудесник. В старые времена она держала на Покровке закусочную, теперь «нелегально» готовит дома. У нее ежедневно столуется человек 15, в основном одни и те же. Посторонних она не принимает. Мадам Маузнер как огня боится финансовых инспекторов.

Рядом с Сокольническим парком, в конце Преображенской улицы, стоял покосившийся от ветхости домик. По бесперильной лестнице мы поднялись на второй этаж. Постучались, долго никто не открывал. Наконец послышались шаги. Надтреснутый голос спросил:

— Говорите, кто нас спрашивает?

— Ева Абрамовна, откройте, пожалуйста, это я, Борис Леонидович Пастернак.

— Вы один?

— С дамой, которая, надеюсь, вам понравится.

— Боренька, дама еврейская?

— Русская.