Исповедь на подоконнике

— У меня есть большой черный кот по кличке Бегемот. Чехов раньше учился в медицинском, с Витькой. Есенин просто веселый хулиган.

— А Булгаков?

— Эту тему мы не поднимаем. — отрезал Ваня, пересекаясь многозначительными взглядами с Сашей.

— Подожди, подожди. Ваня Хеттский? — парень дрогнул, а девушка хихикнула. — Я читала очень много у тебя. Очень хорошие рассказы и стихи! Мне так понравилось!

Есенин гордо откинулся назад, улыбаясь и благодаря читательницу. Приятно осознавать, что ты популярен, а еще приятнее, что тебя читают такие, как Алина. Базаров предложил Михаилу Александровичу сыграть что-нибудь еще, тот с удовольствием ударил по струнам. Так и шло время — тихая коморка в подвале, приглушенный свет лампы, чай с яблоками и квадратным сахаром, нежный голос подпевающей Алины и смех друзей. Так все было хорошо, так приятно и чудесно, казалось, что вот-вот сюда заглянет само солнце, но понимали друзья, что никто и никогда не посмотрит, что же там, под сценой, за шкафами, а здесь была настоящая любовь, настоящая дружба. Чехов с Есениным снова сидели обнявшись, в шутку толкались и хохотали.

Но время шло, поэтому парням пришлось уходить. Все мило и дружелюбно попрощались с Михаилом Александровичем, пообещали заходить еще, обнялись с прекрасной Алиной, которой приходилось вставать на носочки, чтобы дотянуться до огромного Коровьева.

Шагая по улице, Есенин простонал:

— Какая девушка! Не верю, что больше ее не увижу!

— Да. — протянул Чехов. — Умная, красивая и такая изящная. Как лебедь.

— Сам ты лебедь. Это алмаз самый настоящий. — толкнул его в плечо Адам, мечтательно поднявший глаза.

— Вот повезет ее будущему мужу. Была бы у меня такая девушка, себя не щадил бы. — мечтательно промурчал Булгаков.

Молчал один лишь Базаров, шагавший впереди всех. Парни добежали до него, ожидая услышать комментариев. Витя оглядел их взглядом победителя и достал из кармана маленький листок с номером. Лицо его осветила великолепная улыбка, наполненная и грезами, и счастьем, и восторгом, и гордостью. Пока друзья, улыбаясь, хлопали его по спине и поздравляли, он сказал лишь короткое:

— Женюсь. — и продолжил путь.

Глава 5. Вечер и любовь

Ночь шагала по проспектам и улицам, поднимая длинные ноги, как цапля, шелуша, скребя и цокая. Она подбегала к парочкам в парках, отпугивая их своим горячим ветром, она смеялась над ушами спящих бездомных, она сидела на подоконнике квартиры 12. А на другой стороне, касаясь ночи спиной, сидела худая, но не слабая фигура, цвет волос в темноте был едва различим, но через огни звезд пряди горели рыжим.

Есенин дрожал, хватаясь мокрыми ладонями стен, и, не переставая, ловил ртом воздух, раскрывал и закрывал его, как рыба на побережье. Дышать было нечем — все легкие словно свернулись в трубочку, и при вдохе их заполнял горячий газ, обжигавший альвеолы и бронхи до ужасной боли. Он закидывал голову вверх, нос наполнялся обжигающим кислородом, и начинала болеть голова. Слезы текли из глаз, тело не имело никакого контроля над собой — Ваня чуть не упал с подоконника. Иногда на мгновения становилось легче, но больнакатывала новой волной. Тишина прерывалась мелкими всхлипами, и Есенин затыкал себе рот — нельзя разбудить кого-то из уставших друзей. Ваня поджал колени к лицу и молча задрожал, словно крича, сжимая подоконник, шторы. Потные ладони скользили по ледяному телу, футболке, рукам и окнам. Появилось ощущение, что Есенин вот-вот умрет, этот страшный холод и, как казалось, последние удары маленького слабого сердца говорили, что конец, уже конец. Ваня не мог встать, чтобы попросить Женю дать ему воды, а может просто и не хотел просить о помощи. Но Чехов очнулся сам и протянул лишь:

— Есенин, чего не спишь?

Ваня поднял хрустальные глаза и пожал плечами. Женя подмял руками подушку, вглядываясь в лицо друга.

— Ты плачешь?

— Нет, нет, что ты, брат. Жарко стало, я подошел к окну.

Чехов спустил ноги с кровати и сонно поплелся к Ване.

— Ты плачешь.

— Женя, нет. — истерически засмеялся Есенин, но смех перешел в резкий вопль, и Ваня уткнулся мокрым лицом в плечо Жени, абсолютно неестественно дрожа, стараясь не кричать и лишь сопя и плача.