Исповедь о сыне

Прошло четыре месяца с момента получения ответа из Администрации гаранта Конституции, а никакого движения живого человеческого тела в отношении моей жалобы в Администрации Тюменского губернатора тоже не наблюдалось. Это меня озадачило. Каким бы ни был наш Президент как человек и управленец, но он был действующим Президентом большого государства, и любая исходящая из его Администрации писулька должна была в самых отдалённых местах отечества исполняться неукоснительно и в срок, установленный законом. Да и меня никто не лишал гражданских прав, гарантированных Конституцией, – получать ответы на свои жалобы, также в установленный срок, независимо от того, нравлюсь я кому-то из владык-чиновников или не нравлюсь. Тут дело не в испорченном вкусе чиновника, а в его добросовестном отношении к своим служебным обязанностям и к правам граждан, которые он обязан неукоснительно соблюдать, встречая его с приветливой улыбкой на лице и приятными манерами, если с ним изъявили желание встретиться, что случается весьма редко.

Хорошо понимая, что в отношении меня и сына творится открытый и НАГЛЫЙ ПРОИЗВОЛ МЕСТНЫХ ЧИНОВНИКОВ-ОПРИЧНИКОВ, я в один из солнечных дней мая нехотя поплёлся в администрацию губернатора разыскивать свою несчастную жалобу. Но туда меня не пустили, поскольку ни персонального приглашения, ни извещения у меня не было и на личный приём я заранее не записывался. Тогда я, долго не раздумывая, навострился пойти к тогдашнему представителю президента по Тюменской области, фамилию которого давно напрочь забыл. Наместник Президента отсутствовал, и я невольно попал к его заместителю или к секретарю, сейчас точно не помню. За массивным столом сидел крупный дядька, примерно моего возраста, который со страдальческим лицом бывшего партийного вельможи бегло прочитал писульку из апартаментов Президента и куда-то позвонил. Я, по старческой наивности, пытался ему кратко объяснить суть моей жалобы, но он довольно грубо меня перебил, и в ответ тоже коротко рассказал, каким он раньше был большим начальником и как много перенёс притеснений со стороны властей, но остался живым и здоровым. С этими ободряющими словами он подал мне бумажку с номером телефона, куда мне и следует обратиться по поводу где-то затерявшейся моей многострадальной жалобы. Ни фамилии, ни имени владельца этого номера телефона написано не было, а возможно и было, да за давностью лет забыл. Пока я вникал, какой он был правдолюб в своём героическом прошлом, будучи большим начальником, и в недоумении рассматривал взятую у него бумажку с номером загадочного телефона, владыка большого кабинета чуть привстал из-за стола и сердито бросил: «До свидания». Я в недоумении на него посмотрел. Смутно догадываясь, что меня попросту отсюда выпроваживают, я молча вышел из кабинета, проклиная себя за своё унижение перед неоценённой посредственностью бывшего партийного страдальца. Позвонить по загадочному телефону, где, как казалось мне, решается судьба моей затерявшейся жалобы, я решился не сразу. Почему-то боялся нарваться на очередное чиновничье хамство, откровенное и наглое, из-за полнейшей безнаказанности, какое укоренилось и глубоко вросло в нашу жизнь с приходом к власти бывшей номенклатуры. Однако, чуть успокоившись после посещения «неоценённой посредственности» и решив, что мир не без добрых людей, набрался решимости и позвонил. Ответил мне приятный женский голос, насыщенно полный молодого задора и жизнелюбия, с деловой готовностью подтвердивший, что это она самая, которая сидит на письмах и жалобах граждан. Но когда услышала мою фамилию и узнала, о чём моя жалоба и кому была написана, начала заливисто хохотать, как из пистолета стреляла своим хохотом в моё сердце, и только до предела ухохотавшись и отдышавшись, с издёвкой ответила: «Да хоть сто писем подряд пишите Президенту, но отвечать на вашу жалобу не будем», – и положила трубку. Не зря говорят – кто ищет, тот всегда найдёт. Дожил до седых волос, а второй раз влип в такое дерьмо, от которого долго не отмыться. Сгоряча хотел было накатать жалобу на эту служивую за её оскорбительный ответ, да вовремя одумался. Ворон ворону всё равно глаз не выклюет. Чего уж там зря на что-то доброе надеяться, когда «мадам Браунинг», как я мысленно её назвал, из-за незнания её настоящей фамилии и имени, шутя лишила меня всякой надежды получить ответ на мою жалобу и даже не встрепенулась, что нарушает закон. В самый разгар русской кровавой революции и гражданской войны все жизненные вопросы решал в один миг «товарищ Маузер». Но он исторически и начисто проиграл свою кровавую и зловещую роль в двадцатом столетии. Это от его оглушающей пальбы Россия навеки провоняла на всём своём огромном пространстве невыносимым смрадом от истлевших трупов и человеческих потрохов своих сограждан, да и иноземцев-доброхотов вдоволь укокошила. А сейчас, видимо, приспела другая эпоха, когда всеми делами заправляют «мадемуазели Браунинги», более изощрённые и хитрые в своих пакостных канцелярских делах, унаследованных от товарища «Маузера». Похоже, сегодня они вволю жируют и мастерски выделывают такие потешные штуки, читая наши челобитные, что до икоты ухохатываются от захлёбного упоения властью. Сегодня на их улице благоухающий карнавальный праздник, и меня, пенсионера, на этот праздник кем-то строго запрещено даже близко подпущать. Да видит Бог, я никогда в своей жизни на подобные праздники не напрашивался и не напрашиваюсь. Слышал одним ухом, будто бы одну «мадам Браунинг» из нашего героического края перевели в столицу, вроде бы на самую верхотуру власти – сидеть на письмах и жалобах граждан всей страны. Но вполне может быть, что за своё усердие в прошлом взлетит и выше, на чём-нибудь более существенном сидеть, когда над головой не каплет и отвечать ни за что и ни перед кем не придётся. Видимо, в наше замутнённое время там таких жизнелюбивых и хохотальных мадам сейчас явно не хватает, болезненный дефицит на них, и пришло пополнение, достойное своих недавних предков. Грустно, если это действительно так произошло…

Но жизнь всегда продолжается, пока человек живёт. В Тюмени в первые годы Коля успешно работал по своей специальности в одной из промышленных организаций города. Потом решил устроиться в более солидное предприятие с подобающим его знаниям окладом. Но сделать это оказалось не так просто, и невольно он вынужден был поработать и в маленьких предприятиях, пока не подоспел один случай. Однако у него хватало выдержки и самообладания не впадать в крайности, и держался он с достоинством мужественного человека, у которого имеется своя семья, да и старые и больные родители нуждались в его помощи. Я в то немыслимо тяжёлое для него время как только мог поддерживал его и морально, а зачастую и материально. Да что там работа по юридической специальности, если неистребимая тоска по музыке брала своё. И он сумел устроиться в какой-то маленький джазовый оркестр, где играл на саксофоне. Надо было видеть, как он буквально оживал после музыкальных вечеров, приходя домой в позднее время. Тогда-то я и убедился, что музыканты гораздо легче сходятся с совершенно незнакомыми коллегами, нежели юристы между собой. Как я понял сына, ему нравилось общаться с коллегами-музыкантами – интеллектуально развитыми, культурными и порядочными людьми, хорошо понимающими друг друга и готовыми оказать, кому требуется, профессиональную помощь. У них всегда царил творческий подъём, взаимное уважение и, конечно, шутка. Радостно ему было бывать в кругу музыкантов, где он себя чувствовал уверенно как среди близких ему по духу товарищей. Однако, симфония симфонией, но на зарплату музыканта нынче прожить трудно, и приходилось работать по той специальности, которая могла обеспечить сносное материальное благополучие. Вот и приходилось моему сыну наступать на горло собственной песне, хотя изменить призванию не так просто, как можно подумать на первый взгляд. И всё-таки тяжёлая это штука – пытаться изменить своё нутро, почти невозможная. Могу с уверенностью сказать, что самые близкие его товарищи всегда были из среды музыкантов, и ни из какой другой. И надоедливо возникает и впопыхах хватает за глотку вопрос: «А надо ли было ему менять профессию музыканта на юриста?» Праздный и запоздалый вопрос, на который нет никакого смысла сейчас отвечать. Наверное, не похвастаюсь, если скажу как отец, что мой сынок пользовался среди знавших его музыкантов уважением, все признавали его музыкальную одарённость и поминают его добрыми словами. Думается, к месту напомнить, что 9 ноября 2008 года в концертном зале ДНК «Строитель» состоялся сборный концерт всех джазовых коллективов города – «Они из джаза», посвящённый доброй памяти Тюменских музыкантов, обидно рано ушедших из жизни, которую они так прекрасно могли украшать своим искусством. Низкий поклон и сердечное спасибо организаторам этого памятного концерта, где добрым словом помянули и моего сына, саксофониста Николая Богданова. Светлая ему память, и его коллегам, разделившим с ним в короткое и разное время такую горькую для родных и знакомых смертную участь.

Наконец, случились те два момента в работе сына, когда надо было ему решать свою судьбу самым кардинальным образом, чтобы избежать самого худшего варианта. Нужно было устроиться в солидное предприятие, на хорошо оплачиваемую должность, которой сын был достоин по своим профессиональным качествам. 10 октября 1998 г. сын был принят на работу в АО «Тюменнефтегаз» начальником юридического отдела. Однако начальник управления Яковлев без объяснения причин предложил ему должность главного специалиста юридического отдела, поскольку на уже занятую должность начальника отдела неожиданно был принят молодой человек, явно уступающий сыну и по стажу, и опыту работы. Тем более что он ни дня не работал на предприятиях нефтяной промышленности. Понятное дело, между ними сразу же сложились неприязненные отношения, и руководитель предприятия, не разобравшись, грубо предложил моему сыну уволиться по собственному желанию, что он и сделал через два месяца. Ибо стало невозможно нормально работать с молодым начальником отдела, уступавшем ему во всём. К тому же, он оказался очень грубым, агрессивным, и до неприличия невежливым в общении с людьми. Господина Яковлева я знал ещё ранее, по НГДУ «Мамонтовнефть» – как неудачного партийного функционера, а потом ещё более неудачного руководителя различных нефтяных предприятий той поры. К счастью, в соседнем предприятии, «Тюменнефтепродукт», оказалась вакантной должность юрисконсульта, куда сына и приняли, но лучше бы не принимали. В юридическом отделе оказался на юридической должности странный молодой человек без образования, который ни на минуту не оставлял сына без догляда и подслушивания, с кем бы и о чём бы мой сын ни разговаривал. Однажды я покупал билет в кассе, что расположена рядом со зданием «Главтюменнефтегаза», и у меня не хватило денег на оплату билета. Я позвонил сыну, чтобы он подошёл к кассе и принёс недостающую сумму. Он тут же подошёл, я купил билет, и мы на минутку присели в кресла, чтобы поговорить о наших семейных неотложных делах наедине. Но тут же появился и подсел на соседнее кресло молодой человек. Небрежно кивнув нам, при этом ощерился гнилыми зубами, изображая улыбку, подсел ещё ближе и стал молча осматривать кассовый зал, внимательно вслушиваясь в наш разговор. Сын кивнул мне в его сторону, и я всё понял. Мы вышли на улицу, и он за нами. Попрощавшись с сыном, я уехал домой в очень скверном и тревожном настроении. Вечером позвонил Коля и с горькой досадой рассказал мне, что было потом. Он пришёл в свой кабинет, сел за свой рабочий стол и начал спокойно заниматься привычной работой. Вдруг в кабинет вбежал разъярённый охранник с нижнего этажа, бывший милиционер в отставке, совершенно не знакомый, и ни слова не говоря, ударил сына по лицу и разбил нос до крови. Конечно, Коля дал ему сдачи, и чем бы это дело могло закончиться, неизвестно, но всем отделом их разняли, а охранника выпроводили на своё рабочее место. Просто беда, что сын не курил и не пил, и по этой абсурдной привычке никогда не участвовал в длинных и болтливых перекурах, не обсуждал похмельные проблемы, а о музыке в той среде никогда не говорили. По этой глупейшей причине он и казался необщительным с коллегами, сидевшими с ним в одном кабинете. Да, он не был общительным в своём коллективе именно по этой причине, где привычные нравы давно затвердели, укоренились и были совершенно другими, чем у Коли. К тому же, начальник управления Анисимов, не спрашивая согласия сына, перевёл его экономистом, которым сын смог отработать только пять месяцев. Дальше работать здесь стало опасным для жизни.