Исповедь расстриги. Как воскреснуть из мертвых

Общий быт изрядно усложняла безграмотно установленная сантехника, отсутствие канализации и жутко воняющая выгребная яма прямо под домом, почистить которую оказалось довольно дорого и очень сложно, поэтому матушка Татьяна ввела режим строжайшей экономии на слив воды, и всякий раз она тщательно затыкала пробкой раковину на кухне, чтобы отвратительный запах не так сильно разносился вокруг. Вдобавок система отопления оказалась очень слабенькой, и когда настали морозы, то в доме все откровенно мёрзли.

Вот тогда в занесённой снегом деревне началось моё следующее жесточайшее искушение, подробно я его описывать не буду, и так понятно, что бывает, когда двум парням вдруг разом нужна одна девушка – я. При этом отец Георгий жёстко контролирует каждый наш шаг, вздох или помысел, и он сам не очень-то адекватен.

Дааа, дурдом!

Нет, внешне ничего такого не происходит, посторонний человек даже ничего не заметит, но опять, как и прошлым летом, воздух вокруг аж звенит от флюидов!

Идёт Рождественский пост, голодовка, у меня опять обострение язвы, и я уже сжилась с постоянной болью. В календаре праздник на празднике, бесконечные службы одна за другой, и мы все вместе часами стоим рядом на тесном клиросе, а потом на очень тесной кухне сидим за одним столом, опустив глаза в тарелку, боясь стукнуть ложкой или вздохнуть лишний раз. Не дай Бог кого-то случайно локтем коснуться или взглядом встретиться – мгновенный удар током, и гореть тебе сутками в гееннском огне!

Удивительно, как только мы тогда окончательно не рехнулись от безумного напряжения, непрестанно повторяя Иисусову молитву и отбивая лбом об пол бесконечные земные поклоны?

И эта пытка длилась целый год.

Милосердно перелистну его на внутреннем календаре, сил нет вспоминать, как меня трясло и мотало. Пусть наконец-то уже настанет 1997-й!

* * *

С трудом пережив Рождество и Святки, в февральские морозы мы с отцом Георгием навестили старца Серафима, которого привезли к нам город в областную больницу и разместили в отдельной палате со всем возможным комфортом. Его духовные чада в незаметной с виду очереди часами томилась под дверью и околачивались в коридоре, но они безропотно пропустили вперёд отца Георгия, а я осталась ждать в смятении, мучительно подбирая нужные слова, чтобы правильно спросить отца Серафима о самом главном – что мне делать с моим духовным отцом?

На мой взгляд, в последнее время у нашего батюшки головушка совсем поплыла, его странности уже не вписывались ни в какие рамки, и нервные срывы уже никак не походили на духовную брань. Он довёл себя строжайшими постами до полной немощи тела и еле-еле смог подняться, чтобы отслужить рождественскую службу, а потом снова слёг и заболел ещё сильнее.

Я очень хотела спросить у отца Серафима, правильно ли я поступила, когда незаметно добавляла отцу Георгию в еду рафинированное подсолнечное масло в те дни, когда он строго постился перед Рождеством, сам при этом согнутый пополам от боли в животе, и я знала, что по собственной воле наш батюшка ни за что бы не согласился на подобное нарушение устава.

Да, я научилась так добавлять масло, что на вкус его никто не чувствовал, но от этого еда становилась значительно мягче для больного пищеварения, а у отца Георгия уже начинался диабет, и он сам за несколько лет угробил своё здоровье буквально у меня на глазах. Я не могла спокойно смотреть, как ради соблюдения устава батюшка калечит себя, и случись чего, то до квалифицированной медицинской помощи придётся везти его неизвестно как за сто двадцать заснеженных километров!

Да, я делала, что могла, и готовила для отца Георгия самую диетическую, но при этом постную еду и, замирая от страха, незаметно добавляла везде то несчастное масло!

И что мне теперь делать?

Каяться? Но где и кому?

Не рассказывать же об этом на исповеди отцу Георгию?

Да он меня убьёт за такую дерзость!

Я оказалась перед таким мучительным выбором, потому что по церковным правилам матушка Татьяна не могла исповедоваться у своего мужа, и незадолго до Рождества она поехала в монастырь на исповедь к старцу, а я осталась кормить больного отца Георгия, Игоря и Нюшку. Виталий к тому времени не выдержал и тоже уехал в мужской монастырь помогать нашему Юрке-Феофану, мол, там хоть всё понятно, ради чего у монахов послушание и смирение.

И вот в больничном коридоре, пока я собиралась с мыслями и трепетала перед дверью в палату, ожидая выхода отца Георгия, то как-то невзначай познакомилась с высоченным молодым человеком – очень словоохотливым студентом Димой, будущим известным протоиереем Димитрием, а в тот момент ярким кучерявым брюнетом, который учился на филфаке в универе и постоянно ездил к старцу Серафиму. Я слушала вполуха про то, как мы с этим Димой уже где-то пересекались на празднике, и кто у нас с ним общие знакомые, но моё сердце, гулко бухающее о рёбра, почти заглушало его слова.

И вот наконец-то вышел отец Георгий и коротко кивнул мне, чтобы я заходила.

Мама!