Исповедь «святой грешницы». Любовный дневник эпохи Возрождения

И ее рассуждения о самом тяжелом смертном грехе – гордыне – наполнены горечью воспоминаний о собственной семье. Она словно перебирает преступления семьи Борджиа, не только отца, братьев и свои собственные, но и родственников, в том числе папы Калликста III, доводившегося Родриго Борджиа дядей.

А еще она понимает, что любимый брат умер без покаяния, без отпущения грехов, напротив, будучи проклятым Святым отцом. И единственный способ не допустить погружение его души в круги ада – это вымолить прощение у самого Господа, минуя Его земных слуг. Господь знает наши мысли лучше нас самих, но самая действенная молитва не за себя самого, а за того, кто тебе дорог, потому у Лукреции есть надежда на милость Господа. Рассказывая о братьях, Лукреция старается вымолить обоим прощение. Впервые за все время этой странной переписки она не только справедливо обвиняет Хуана, но пытается понять его.

Глава седьмая. Superbia (Гордыня)

Ваше Преосвященство, моему горю нет предела!

Полагаю, Вы можете понять чувства сестры, потерявшей брата. Что бы ни говорили о Чезаре, он был моим братом, как бы я сама ни осуждала его, я любила Чезаре сестринской любовью, для которой неважны ни достоинства, ни недостатки.

Я сознаю, что многих обрадует весть о гибели Чезаре Борджиа, но меня она не может не удручить.

Прошу простить, но мне тяжело писать, я снова нездорова. К счастью, это нездоровье может подарить Ферраре наследника. Я вынуждена беречься, потому не имею возможности много времени проводить за столом с пером в руке.

* * *

Этот грех присущ нашей семье сполна.

Гордыня, уверенность в том, что мы лучше, выше других, что можем все, чего бы ни пожелали, – это семейная черта.

Чрезмерная вера в себя? Да.

Но без нее не было бы Борджиа, как не было многих великих людей.

Разве не был тщеславен или подвержен гордыне Александр Великий? Юлий Цезарь? Карл Великий? Даже варвар Атилла, любой, кто пытался завоевать этот мир?

Наверное, все-таки стоит различать гордыню безосновательную и ту, которая основана на стремлении добиться невозможного, которая не сродни тщеславию, не требует звуков медных труб и даже не ждет награды. А славу если и приемлет, то только заслуженную.

Гордыня Чезаре именно такова, ему безразлично, что о нем говорят, любят ли, даже понимают ли. Он равнодушен к славе, даже к золоту.

Чего желал Чезаре?

Кажется, только одного – возродить Великую Римскую империю, стать вторым Цезарем и привести империю к величию.

Тот, кто помог бы ему осуществить это, мог сполна воспользоваться плодами его усилий к вящей своей славе. Но моему брату не суждено было показать все свои таланты и тем более применить их.

Я думаю над его судьбой, пытаясь понять, что ему следовало сделать – смириться, удалиться от мира в монастырь, просто стать богатым испанским грандом, продав свои владения в Италии и вернувшись на родину наших предков? Но тогда он не был бы Чезаре Борджиа.

Я не все время была рядом с братом и не все знала о его жизни, многое не понимала, многое он скрывал от нас всех. Но я точно знаю, что всю жизнь им двигало сознание своей избранности, недаром девиз Чезаре «Aut Caesare, aut nihil» («Цезарь или ничто» – лат.). И этой избранности не понял ни наш отец, никто другой, только Карло Канале, сказавший, что моего брата ждет либо великая судьба, достойная его имени, либо гибель.

Отчим добавил, что, к сожалению, скорее второе. Я тогда была мала и не понимала его озабоченности, а теперь содрогаюсь от предсказания.

Чезаре учился так, словно это было делом его жизни, считая, что римское право должно быть основой для любого другого, и любой, кто вознамерится сделать что-то в этом мире, обязан это право знать.

Я училась дома, а Хуан в это время попросту бездельничал! Вернее, развлекался, несмотря на свой юный возраст. Сначала со служанками, потом с проститутками, на все советы Карло Канале взяться за ум отвечая, что непременно возьмется, как только у него выдастся свободное время.