Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

И стали мы ждать. И стали работать. Лазили на самый верх. Долбали свод красной горы, до зеркального блеска отполировали свод тот противный. А кто работать не мог или ленился, того ждали плети. Как было больно, поверьте на слово, как было больно! Несколько человек забили до смерти каменнолицые твари. И все это молча.

Я, знаете что, стал понимать чуточку раньше, а теперь всё больше и больше осознавать про «европейские ценности»?

Вот, когда я и другие бойцы трахали девок, или когда убивали неверных, гнобили их в тюрьмах подземных или заживо хоронили в песке, мы всё-таки знали, что они тоже люди. Нечистые и неверные, но всё-таки люди. И негры, что люди второго сорта для нас, тоже людишки, пусть и наполовину они обезьяны. И даже эти китайцы с узкими щелочками глаз, тоже людишки, только сорта какого?

А вот судьи из толерантных, и особенно эти, охрана песков, людями только и назывались. Не было главного у этих особей, так похожих на человеков: глаза у них были пустые, совсем пустота была в этих глазах. И когда судьи вежливо слушали нас, и соглашались на подмену адвокатиков и перевода, свидетелей слушали и листали бумажки томов, и когда читали нам приговор, и даже когда освобождали братика моего, пустота в их глазах, каменнодушие.

К вечеру (а кто его знает, вечер то или ночь, раз в горушке было темно, как у негров в их задницах) мы стали почти валиться: накатила усталость голодных людей. Даже охрана стала меньше махать своими нагайками. Тоже устала, поди, бедолашная.

И вот тогда пятеро смелых подрали в тоннель. Тенями мелькнули и стрекача в глубь этой горы. Смельчаки! Я позавидовал им, да, видно, напрасно… А стража? А стража (может, тоже устала?) молча смотрела, как дают стрекача пятеро смелых. Я узнал их, это было пятеро «русских».

Ну, вот, вечер настал. И нас выгнали из горы. На воле, то есть, извините, оговорился, наверху, тёмная ночь. И нету с баландой котла. Мы, злые, голодные и усталые, сотворили намаз. Пусть неверные знают, какова сила Аллаха! Повалились на землю поспать.

А утром снова баланда. И снова намаз. И так мы, голодные мусульмане, держались суток так три. Или пять. И не столько хотелось нам этой баланды из кукурузы, как пить. Но питьё подавалось строго после баланды в одноразовых стаканчиках грамм по сто. И эта доза полагалась на целые сутки.

Держались китайцы: им доставалось больше стаканчиков, чем остальным.

На пятые сутки сдались. Набросились на баланду и на питьё. Шершавые языки едва справлялись с зёрнами кукурузы, но без баланды не видать нам воды. О, каждый глоток – величайшая драгоценность. Я вырос в пустыне, и мне вода всегда была праздником. Но даже в пустыне я так не страдал.

За что нас Аллах наказал, правоверных?

А вечером, когда из горы возвернулись, нас ждали «сюрпризы». Во-первых, приползли из жерла горы только двое из «русских». Оба седые совсем. Один только успел прошептать: «сволочи вы и фашисты, недаром мой прадед бил вас на Висле», и сдох. А второй навсегда онемел. И, по-моему, двинулся трохи. Он первым полез на огорожу. Но об этом потом.

Второй из сюрпризов – костёр. Охрана тычком автоматов нам приказала вытащить всё, что было у каждого. А что было у каждого? У мусульман по Корану, что нам дали в суде (проклятая толерантность!), у остальных маленькая библия. Что у китайцев? Не знаю… Забрали у нас даже чётки. И куда это всё? А в костёр! И, знаете, не было сил сорваться и подбежать, выхватить из костра священную книгу. Да что я вам вру, что не было сил. Мне всё равно было, как трещат книжки в костре, я просто тупо смотрел, как страницы тлеют, горят, желтеют, чернеют и умирают в костре. И так все остальные. Они тоже тупо смотрели, как вера горит, как искрами чётки сгорают. Одно только радует: сгорели все приговоры.

И, только, знаете, что видел я? Странный огонь, чёрный огонь в глазах стражи и наших китайцев.

Песком разровняли остатки костра, и мы позасыпали. А утром баланда и драгоценность воды.

Сколько так было времени, я не знаю. Но однажды, когда ранним утром мы встали в очередь за баландой, корабль появился. Тот самый, белый с вежливым капитаном. И припыхтела баржа. Мы, как могли, затянули времечко с завтраком: мысль ворошилась у нас – бунтовать?!

И вот, на свеженький бережок, повылезала из солёной водички новая партия свежих рабов. И сплошь белые люди. Здоровые, рослые, сразу видно, что не бродяги какие, а военная косточка приплыла на французском кораблике на берег морской к проклятой горе. Сколько их было? Да очень много. Полк, может, или дивизия. За что провинились перед «европейской демократией», я не знаю, и узнать не успел.

Их было много. И они были военные. Они враз оценили всю обстановку: охрана мала, в несколько автоматов. Мы рабы нищие и бессилые, им не враги. Собачки? Собачки тоже не в счет.

Корабль ещё не ушел, качался на рейде, и баржа мирно пыхтела, качаясь у берега.

И бунта идея мгновенно созрела и в их, и у нас в головах.