Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Встал посередине толпы, ровно промеж массы татарской и массы славянской. Слышится за спиной православное «батюшка, батюшка с нами». Слышится из татар удивление, что, мол, вон монах посреди площади да с крестом руку поднял.

Замирает масса народа. Каждый ждёт: чего дальше ждать? Что дальше будет?

А у монаха в голове грешная мысль: не дай тебе Господи, Лазарь узнает (архиепископ Крымский и Симферопольский)! Как это я без благословения? Да в центр массы людской, разнимать?

Но то в голове. А на виду среди площади одинокая фигура мощного старца, ряса которого потом просолена, старая ряса бела от той соли. И каждому видится, и татарам, и русским: трудяга монах. И безоружен. И одинок. И оружием у него только крест православный в мощно поднятой руке. Не кричал монах, не увещевал, ни стыдил одноверцев. Стоял среди площади: крест и молитва. И мёртвая тишина.

Сколько так простоял, сам не ведал, не помнил. Но понимал, что в любую секунду прорвётся от крика татарская масса. И мёртвая тишина в мёртвое месиво превратится.

Как вдруг, слышится ему за спиною ровный шумок. Боялся и обернуться: что, началось? Сомнут? убьют? покалечат? Нет, не его: за себя не боялся. Некогда было бояться о жизни своей.

Вздрогнул, как от озноба от смертного, и стал уже вслух творить молитву заступнице сирых, Матери Господа: помоги!

И опять тишина. Но другая! Не та тишина, что от первого крика «Аллах Акбар!» понесётся кровавое месиво, а другая. Не молитвенная тишина, к которой привык за ночи бдения у икон и иконок своего монастырька, что выдолблен в скале мангупской, да трудами братии древней обихожен, да и его трудами умножен.

Нет, новая тишина была грозной.

Обернулся: ОМОН!

Вооруженные до зубов, в касках и бронежилетах стояли омоновцы. Ждали команды. Молча стояли. И грозно стояли.

И стал растекаться татарский народ, ручейками с площади стал растекаться по домам да жилищам.

И, скажете, кто ОМОН подогнал?

Власть симферопольская, жадная и трусливая?

Нет! БОГОРОДИЦА!

Об этой истории вы не прочтете в сводках казённых: власть умолчала, впрочем, как и всегда. Украинская власть труслива, жадна и подла.

А откуда я знаю? Да от народа. И от батюшки. От Иова.

Цыганская рапсодия

Впервые этот красавец попался в лапы закона при обычнейшей до скукоты краже не в очень юном, но всё же несовершеннолетнем возрасте. Закон обязывал назначение ему защитника. Привёл его к нам в консультацию следователь, почитала я его не очень большое дело. Вывод сделала: нет, рано ему было в тюрьму, по возрасту не созрел. Отпустили его восвояси. Я ему мелочь на дорогу дала, пошутила на «дорожку»: «что, Гопал, небось в Воинке все девки твои?» На что он с полной обидой отозвался: «это почему только в Воинке»? Посмеялись, разошлись, напоследок он мне в благодарность пообещал свинью украсть да принести в подарок. Забыла бы я этого красавчика-цыганёнка, но года через два в Воинке как раз под 8 марта случилась страшная трагедия: убили, да страшно убили бабульку. Но поражало даже не это. Поражало – за что? Богатством бабушка не отличалась. Плохонький домишко, скорее хибарка, да нищенская пенсия. Вот и весь скарб у бабуси.

Так вот за эту пенсию и убили. Влез ночью к бабушке в дом красавец-цыган Гопал, с которого хоть картину пиши, хоть в кино снимай индийском, где он запросто сошел бы за героя-любовника, так был красиво сложен. Полез красавец-цыган искать полученную накануне пенсию аж в тридцать рублей. На свою беду проснулась женщина, узнала вора: «Ты это, что ли, Гриша?»

Бабка, сызмальства знавшая Гопала, так и не привыкла звать его этим чуждым ей именем. Звала его попросту Гришей. Да и не просто знала его, а, как говорили в селе, практически воспитала его. Жили по соседству. Цыганская мать известно как воспитывает кучу своих сорванцов. А у соседки душа болела, глядючи на голодных сопливых детей. Ну и пригрела Гришку: кормила, одевала, молочком отпаивала.

Отблагодарил…

Услышав бабкин голос, Гришка с перепугу ни много ни мало нанёс ей больше восьми ножевых ранений. Бил куда не глядя. К утру женщина скончалась.

Гришка успел и телогрейку сжечь, и кроссовки туда же в огне спалить. Что для цыгана костер разжечь?

Да повязали добра-молодца в это же утро.

Недолгое прокурорское следствие крутилось около одного: за что так бабульку жизнь наказала? За тридцать рублей?

Да, за тридцать рублей. Дали Гришке четырнадцать лет. И как сложилась бедовая его биография, далее я не знаю. А что-то жалко его, очень красивого и молодого. И бабульку хочется пожалеть.

Не жалко было только цыганской матушки, ни разу не передавшей сыну ни сигаретины, ни куска колбасы. Отбросила, как кусок: пропадай, головушка буйная, пропадай.

Ватники Сибирская сага