Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

«Дедуня, в стороночку!» Почти детский окрик заставил мужчину свернуть с наезженной тропки в сугробы. Варька почти что бегом обогнала идущего. В сумерках раннего утра что-то в походке казалось знакомым, да некогда было ей оборачиваться, да глядеть, кто там шаркает теперь уж позаду её. Навстречу шли два знакомых с завода: смена ночная закончилась, что ли? И Варька прибавила шагу. Что-то в ранней брезжени зимнего утра, холодного и звенящего, стало резче и звонче толкать молодое сердечко. Но Варька спешила. Опоздать? Не дай тебе Бог! Три минуты за опоздание и прощай, милая жизнь.

Суровость войны нуждалась в суровых законах, и опоздавшему пощады не ждать. А уж секретарше директора никто не простит минутного опоздания. Каждый охочий в спину плевком засадит. А уж братец родной ручку точно приложит: зам. Генерального бдит дисциплину, каждое утро сводки приносят, кто да чего где-то нарушил. И, почти Генеральный, развалив в покойном кресле толстевшее брюшко, проводил воспитание масс.

За три месяца, что генералил, сколько людей по этапу ушли! И потому в тишине покойного полумрака кабинета братец Семен разливался ручьем. Остальные вжимались в твёрдые стулья. И, несмотря на то, что в кабинете масса народу, ни гука, ни вздоха. Так почти Генеральный наслаждался в лучах собственной власти.

«Гадёныш такой», – подумала Варька, – «ночью, небось, опять на заимке с верными псами своими гудел да кутил, развращая девчонок». Но утром, чуть свет, опять заскрипели полозья его розвальней, и Сёмка, отряхнув снег с белых бурок, шествовал в кабинет. Теперь уж почти его кабинет. Высокий и статный (только брюшко выпирало совсем уж некстати. Ночная жратва и попойки делали дело, и братец жирел), с вечно задранной вверх головой шествовал по этажам, по хозяйски хлопал дверьми да топал ногами.

Варькина участь ждать в «предбаннике» кабинета, тащить чайник пузатый из каморки охраны да готовить чаёк оборзевшему братцу. Братец картинно оставлял недопитый стакан на краю длиннющей, с вагон, и такого ж зелёной столешницы кабинетного стола, и принимался за воспитание масс.

Лёгкий запах лимона щекотал оголодавшие ноздри начальников всех цехов, мастеров и прочей, по мнению Сёмки, шушеры заводской. Серые лица, серые ватники, серые валенки. В кабинете было прохладно, да дело не в том. Сурова сибирская зимушка, суровы законы сибирского холода: без валенок не обойтись. Круглые сутки работал завод, круглые сутки работали люди, урывая для сна, зачастую кто у станка, кто в уголочке дальнего цеха, кто и в каморке у сторожей, драгоценное времечко. Кормили народ в сутки два раза. Утром кормили смену, что заступала на вахту. И вечером смену ночную. Кормили в Сибири сытней, чем за Уральским хребтом, да война отзывалась и здесь, а потому было голодно. Но всё ж вольный народ, что был пригнан со всей необъятной России в сибирскую глушь, и питался получше, и в одежонке своей имел послабление, чем там, на материке, где война.

Начальники цехов да мастера из завода практически не вылезали. От того одежда своя и износилась, и изгрязнилась. Само собой дресс-код выработался единый для всех: ватник на плечи, ватные штаны на ногах да серые бурки. Кого им стыдиться, раз все одинаковы в битве единой за Русь.

Лимонов в столовой не полагалось, знаменитый при прежнем директоре «директорский» фонд растаял в тумане, как только нынешний зам. Генерального к должности приступил.

Курили нещадно, табак заглушал и голод, и холод, и запах лимона.

Наконец в кабинете стало нечем дышать, и Зам. отпустил народ восвояси.

Варька открыла с заметным трудом форточки на окнах, и свежий ветер сдул клочья вонючего табака в открытую дверь. Братец зевал во всю щерь белозубого рта: так спать хотелось после гульки ночной да разноса его подчиненных. Но впереди ждло совещание с военпредами.

Совещание с военными было кратким и деловым. Те по-военному чётко изложили позиции, что да кому причитается за ночь. Боеприпасы, танки, орудия и лафеты давно шли под шифрами да кодами, и потому чётко озвучивались требования фронтов, четко вчеканенные под грифом «секретно» Варькиными руками в единственный экземпляр. Всё!

И братец, вытащив пузо из-за стола, удалялся в каморку поспать. Дрых там весь день, расчехляя глаза только к вечеру. К вечеру, только к вечеру, начиналась работа. Звонки с наркоматов, звонки от партийных вождей, звонки от заказчиков, всё начиналось к позднему вечеру. Так вся страна приноровилась к режиму дня Кормчего.

Ну, а уж ближе к ночи, собирались Сенькины холуи, заходили за братцем и начинался кутеж на таёжной заимке, где нет лишнего глаза, где много жратвы и «государственной». А то и спирт на столе красовался. Напивались, дрались, нажирались, дрались, чётко при том поднимая тосты за победу, за товарища Сталина.