Исправить

Она моя жена. Она и дети — моя семья. Я хочу, чтобы она вернулась. Я хочу вернуть их всех так сильно, что это желание похоже на лихорадочную боль — настоящую, глубокую, пронизывающую до костей, от которой невозможно вздохнуть полной грудью.

Мой отец тяжело вздыхает, на его лице читается беспокойство и смирение.

— Чем я могу помочь?

— Не знаю. — поставив бутылку в подстаканник, я провожу рукой по лицу. — Ты не можешь помочь нам с Пейдж. Но ты уже много помогаешь с детьми.

— Ну, а как насчет тебя?

— Я в порядке. — пожимаю плечами, пытаясь успокоить его.

— Даже если бы это было правдой, — говорит он, снова откидываясь на спинку стула. — В чем я, черт возьми, искренне сомневаюсь, мне бы хотелось, чтобы у тебя было больше, чем просто все в порядке.

Я не знаю, что на это ответить, поэтому снова берусь за пиво. Задумчиво глядя на пламя, медленно превращающееся в тлеющие угольки, я крепче прижимаю к себе Эллиота. Своим маленьким теплым тельцем он совсем отдавил мне колени, и я чувствую, как он дышит на моей груди, слышу его неглубокое сонное дыхание. Если бы я сказал, что принес его сюда, чтобы он поскорее заснул в моих объятьях, этим бы я еще раз солгал себе. Я нуждаюсь в том, чтобы держать его так крепко, как и он, когда хватается за меня. Он был совсем малышом, когда Пейдж выгнала меня, и с тех пор он меняется с каждым днем.

Когда я разговариваю с дочерями, они рассказывают, как прошел их день, чем они занимались, что их беспокоит и что их волнует. С Эллиотом этого нет. Да, он знает, кто я. Он зовет меня папой. Но разве это что-нибудь значит для него? Он не помнит, что я делал для него почти все в первые две недели его жизни, пока Пейдж приходила в себя после родов. Или как я носил его на руках и укачивал всю ночь, когда он плохо себя чувствовал после прививок в четыре месяца. Для него я все равно, что любимый дядя.

Конечно, это изменится, когда он вырастет, но я все равно буду появляться в его жизни от случая к случаю. Когда во мне возникнет надобность или появится желание увидеться.

Почему Пейдж решила, что я просто передумаю и позволю ей забрать их? Это правда, что моя работа требует много времени и внимания, и я не всегда ставил свою семью на первое место, но я не так уж и часто отсутствовал. Я был с ними. Также, несколько часов по ночам я носил кричащую от колик малышку Фрею. Так же, как и Пейдж, меня беспокоила непонятная сыпь у Эби. И я почти уверен, что заработал свои первые седые волосы, во время внезапного и напугавшего всех нас, рождения Эллиота. Пейдж пришлось делать экстренное кесарево сечение, потому что пуповина обвилась вокруг его шеи.

Черт возьми, я люблю всех трех своих деток так же сильно, как и она.

Как можно уйти от своих детей?

И теперь я понимаю, почему этот вопрос так бесит меня.

И тут до меня доходит, как ответить на вопрос отца.

Глядя на него, я открываю рот, чтобы произнести это вслух, но слова застревают у меня в горле.

— Что? — хмурится мой старик, потому что замечает мой порыв. От Майка МакКинли ничего не ускользнет.

— Ничего, — говорю я, качая головой. Я не должен просить его об этом. Это неправильно — эгоистично по отношению к нему — и я почти уверен, что уже перешел все рамки. Я всегда знал, что мой отец может сделать для меня почти все, и мне стыдно признаться, что в прошлом я частенько этим пользовался.

И даже в не совсем далеком прошлом.

— Выкладывай давай, — раздраженно говорит он. — Господи!

Я тяжело выдыхаю от нерешительности. Он же взрослый человек. Может быть, ему пора научиться говорить «нет»? Это жалкое оправдание, тонкое, как бумага. Я это знаю, но мне это нужно. И, может быть, он знает тоже.

Поэтому я делаю глубокий вдох, крепко сжимая пивную бутылку и набираюсь храбрости. А потом резко выпаливаю.

— Я хочу, чтобы ты отыскал маму.

Отец застывает, от его лица отливает кровь. Он сидит так неподвижно, что вполне может сойти за труп. Кажется, прошла целая вечность, пока он просто сидел так, в то время как мое сердце пыталось выскочить из груди.

Да, на этот раз я определенно зашел слишком далеко и попросил слишком многого. Это не то, на что он может пойти, даже ради меня.

— Логан… — говорит он устало, зажмуривается, сжимает переносицу и медленно качает головой. Я почти уверен, что руку бы дал на отсечение, в обмен на кнопку отмены.

Черт, иногда я веду себя как полный придурок.

— Итак… — его голос срывается, откашливаясь, он вздыхает. У его ног так же тяжко вздыхает собака. — Скажем, я найду ее. Что потом?

Я пытаюсь подобрать правильные слова. Забудь, что это не сработает, потому что он не пойдет на это. Я должен просто смириться и быть честным.

— Тогда у меня будет выбор.

Я сам решу, хочу ли ее видеть. Чтобы задать ей вопросы, которые меня мучили последние двадцать восемь лет. Мучили и делали несчастным. Потому что, сколько бы я не повторял себе, что она ушла и после своего ухода ни разу не позаботилась связаться со мной — и поэтому у меня не должно было возникнуть желание иметь с ней хоть что-то общее — это не сработало.