Исправленному верить

Через несколько месяцев укравшую меня служанку выгнали, обвинив в краже кольца, которое на самом деле просто закатилось под шкаф. Позже ей пришлось выйти замуж за злобного желчного старика, вызывавшего у нее страх одним своим видом. А еще через год, когда она из цветущей красавицы превратилась в забитую, рано постаревшую несчастную женщину, на меня положила глаз зашедшая к ней в гости соседка.

Но тогда я уже знала, как это сладко – губить алчущих…

– Все, я пошел! – громким шепотом произнес Митя, засовывая в карман какой-то мелкий предмет и на цыпочках направляясь в прихожую. Возле двери он оглянулся на Григория, все еще державшего в руках шкатулку с драгоценностями и не решавшегося положить ее на место, а потом, тяжело вздохнув, начал осторожно открывать дверной замок. Несколько секунд Гриша стоял неподвижно, переводя взгляд то на напарника, то на шкатулку и на сумку с другими ценностями. Наконец на двери щелкнул первый замок, и Григорий, почти до крови закусив губу, положил шкатулку на стол и подбежал к Мите. Тот понимающе кивнул и принялся за второй замок.

Отпереть его молодой человек не успел. С улицы донесся приглушенный, но вполне явственный вой сирены. И почему-то оба приятеля сразу поняли, что это не «Скорая помощь». И что едет завывающая машина точно не мимо и не в соседний дом. Бдительная соседка, о которой Митя предупреждал напарника, не дремала и, услышав, что за стеной кто-то ссорится, поспешила на всякий случай вызвать стражей порядка.

Приятели переглянулись и бросились прочь от двери. В первый момент они рванулись в разные комнаты, но Митя, спохватившись, успел поймать Григория за рубашку и потянул его за собой, в спальню хозяина дома, выходившую окнами не на проспект, а во двор. Там он рванул в сторону тяжелую штору и вцепился в две тугие оконные ручки, которые никак не желали поворачиваться и выпускать из квартиры ограбивших ее приятелей. Грише, которому нижних ручек не досталось, а до верхних было не дотянуться, оставалось только смотреть в окно – на узкий, весь в ржавых разводах и «визитных карточках» голубей карниз, на почти дотягивавшиеся до стекол ветки березы, на зеленевший внизу замусоренный газон… Очень, просто невероятно далеко внизу.

Ему снова чудился позади шум тяжелых шагов, стук в дверь и требования сдаться и выйти из квартиры, и теперь эти ужасные видения были не такими уж и надуманными. Милицейская сирена позавывала еще немного, а потом замолчала совсем рядом с домом. Надеяться, что милиция понадобилась кому-то другому из жильцов, было слишком наивно…

– Не стой столбом, помогай! – шикнул Митя на своего нерешительного помощника. Тот, спохватившись, начал карабкаться на подоконник, чтобы дотянуться до верхних оконных ручек, поскользнулся и едва не свалился на пол, успев в последний момент ухватиться за штору, которая тут же предательски затрещала, грозя оторваться от карниза. Митя выругался, отпихнул подельника в сторону и вскочил на подоконник сам. Из прихожей донеслось щебетание дверного звонка, но оконные створки уже со скрипом расходились в стороны.

– Надо прыгать, – сказал Митя упавшим голосом, глядя вниз и явно убеждая в том, что прыгать действительно надо, не столько Григория, сколько самого себя. Второй этаж, считавшийся совсем низким, настолько низким, что на него полагалось ходить пешком даже самым дряхлым пенсионерам, теперь словно бы взвился на высоту небоскреба. Но звонки и стук в дверь, становившиеся все громче и настойчивее, пугали еще сильнее, чем разверзшаяся под окном пропасть.

– Уже уходите? Даже чаю не попьете? – раздался из прихожей предательский шипящий говор не в меру развитой южной птицы. В дверь заколотили снаружи чем-то тупым и увесистым. В милицейском арсенале, видимо, и такое имелось.

Взломщики вместе забрались на подоконник, сели на карниз, свесив ноги в эту зияющую бездну, и…

– Мить, я не могу! Ты прыгай, а я сдамся!!! – завопил шепотом Григорий и попытался скатиться с подоконника назад, в комнату. Однако то ли подоконник оказался чересчур скользким, то ли окончательно перепугавшийся воришка сделал какое-то неосторожное движение, но полетел Гриша не назад, а вперед, навстречу далекой и, что хуже всего, некстати твердой земле!