Испытание

— Таира… Таира… — едва слышно. Слезы бессилия и непоправимой беды застилают его глаза…

— Майрамчик, мягче надо, мягче взгляд, — сказал Конов. — Ты не должен гневиться. Ты страдаешь, но не злишься… Не пойму, на кого ты злишься…

Но Майрам не мог не злиться. И молчать не мог. То, что при чтении сценария вызывало смутный протест, на съемках навалилось на него глыбой, и с каждой минутой ее тяжесть становилась все невыносимее. И Майрам взбунтовался. Да что ж это такое?! Зачем Мурат так много страдал, если у него ничего не получилось?

Степан прервал съемку, обратился к режиссеру:

— Он все тот же, что и в первом кадре. Его Мурат ничуть не изменился. Годы летят, лицо стареет под гримом, а в душе прежняя молодость и наивность, — и обеспокоено предложил: — Проверить следует на завершающих кадрах. Как бы потом не плакать нам с тобой, Савелий Сергеевич…

— Погоди, и для рассуждений время найдем, — прервал его Конов. — А сейчас снимать надо — солнце уходит, — и неожиданно обратился: — Что-то тебя, Майрам, еще смущает. Что?

Он, казалось, страдал больше, чем Гагаев. И Майрам решился:

— Зачем так? Мурат столько стран прошел, столько мучений перенес, чтобы счастье добыть Таире… А она?! Она должна, должна была дождаться его. А Таира выскочила замуж! Так нельзя! Нельзя так! Она не может обмануть его! Не имеет права такого человека обмануть!..

Вокруг заулыбались. Режиссер пожал плечами.

— Это жизнь, Майрам.

— Это обман! — гневно возразил Майрам. — Мурат должен был раскусить ее раньше! Они, женщины, все такие. Они обманут меня, вас, их, — кивнул он на киношников. — Но только не Мурата! Только не его!

— Мурат — обыкновенный человек, — сказал Конов, — и Таира тоже. Он любит ее, она — его…

— Любовь?! Опять ты про любовь?! — в сердцах вскричал Майрам. — Не говори о том, чего нет, чего не существует.

— Страус ты, страус! — обиделся Конов. — Если сам не испытал любви, значит ее не существует, так?

— Испытал, — прервал его насмешливо Майрам.

— Это не любовь! — резко возразил режиссер. — Придется тебе, Майрам, принять к сведению, что любовь есть. И Мурат любил Таиру… Но жизнь есть жизнь, и Таиру выдали замуж, С этим условием и продолжим съемку. Ясно? Что еще смущает тебя?

— Если человек чего-то хочет, он должен этого добиться, — заявил Майрам. — А чего добился Мурат? Таира вышла за другого. Он как был бедняком, так и остался. Он опозорен! Стыдно за него!

— Напрасно, зря, — тихо сказал Конов. — Жалеть его надо было бы, если б он разбогател и возвратился победителем.

— Что? — изумился Майрам.

— Да, Майрам, Мурат бы исчез, испарился, сник, как герой произведения. Начался бы другой фильм — о том, как бедняк посрамил богатея, как он, возвратившись из странствий, целиком ушел в семейный быт, устраивая свое личное счастье… Но Мурат слишком много видел, слишком много думал… Остаться ему бедняком надо, Майрам.

— Это удар под дыхало! С каждой неудачей уходит частица человека.

— Неудача губит слабого, а сильный становится мудрее, — возразил Конов. — Мурат отправился в путь в поисках богатства, счастья для себя. Но нашел он другое: понимание того, что есть истинная ценность в мире. Он теперь знает настоящего виновника своих страданий. И он не станет испепелять злым взглядом Таиру. Он смотрит на нее честным взглядом человека, сделавшего все, что в его силах, и он не виноват, что мир полон несправедливости, боли и страдания… Ты, Майрам, должен вникнуть в его состояние… Попытайся! Внимание!..

Майрам смотрел на режиссера и думал, что тот не прав, рассуждая о Таире. «Что ты, режиссер, который любит и которого любят, понимаешь в этом? Твоя любимая хоть и не рядом, но с тобой, ты в любой момент можешь позвонить ей, услышать голос, вызвать сюда, сам, в конце концов, можешь отправиться к ней. А Таира не такая, какой хочешь ты ее видеть в кинофильме. Она изменила, ударила по самому незащищенному месту. Беспощадно. Самое страшное — это получить крюком от близкого человека. Любой, даже Мурат, потеряет веру в себя, если с ним случится подобное…»

… Эпизод возвращения Мурата домой не давался ему. Савелий Сергеевич выдохся. Он отошел в сторону, предоставив Степану все права воздействия на Майрама. Оператор попытался наскоком решить проблему.

— Да не так, Майрам! — кричал он на все ущелье: — Ты чувствуешь себя все еще мальчишкой, который кроме гор ничего не видел. И походка у тебя такая же, как и в первом эпизоде, и взгляд. А он не может быть у тебя больше наивным и чистым не может! Потому что ты побывал уже не в одной переделке. Ты видел мир! Ты видел кровь! Ты видел ад! Помни об этом, дружище! Ты рад возвращению, но ты устал и физически, и душевно. Ты радуешься внешне, а внутри у тебя холод, в глазах — боль и страдание, хотя губы и кривятся в улыбке… Ну-ка, попробуй!

Майрам пробовал одновременно улыбаться и грустить…

— Посмотрите на него! — махал рукой Степан. — Ты что, из психдома?! Что это за гримаса на твоем лице? И брови хмуришь и зубы выставляешь! Да где ты подобное видел?

— Бровями я показываю грусть, а губами — улыбку, — оправдывался Майрам, — чтоб сразу были и радость, и грусть…