Испытание

— Горилка никогда не повредит в меру, — сказал отец, — а рецепт верный. Хоменко в прошлом году вылечился. Денатурат, нашатырный спирт, камфара, иод, и все в бутылку. Пропорции у меня записаны.

Он вытащил из своего кармашка мастера, где были натыканы карандаши и измерительный инструмент, засаленную бумажку, сложенную вчетверо.

— Все как рукой снимет, отец?

— Надо верить в средство. Тогда поможет. Попросишь Валюшку, пускай на ночь натрет покрепче.

— Валюшка пошла рыть укрепления.

— Ишь ты, — приподнимая брови, похвалил отец, — молодец, девка. Не зря я ее люблю. Ну, тогда захвати меня сегодня до дому, так и быть, нажарю этим снадобьем твою ногу. Кстати, голову помою... вода горячая идет?

— Идет, отец... Как штампуются гранаты?

— Простая механика. По правде сказать, когда ты заказ в цеха пустил, была неуверенность. Вроде не наше дело, да и незнакомое. Мелочь. Мы все к большим машинам приобвыкли. А такую штуковину вроде и в пальцах потеряешь. А теперь пошло гладко.

Ящики с наштампованными деталями гранат катили на вагонетках в сборочный цех. Там гранаты собирали и потом на грузовиках отправляли в город на зарядку. И гранаты и лопаты в мирное время показались бы оскорбительным ассортиментом для такого завода, но сейчас люди занимались производством их с таким же уважением и увлечением, как выпуском самолетов.

Страна перестраивалась на военную ногу. Постепенно выходили из строя заводы западных областей, их либо взрывали, либо ставили на колеса и двигали в глубь страны. Но фронт требовал оружия. Гранаты и мины начали делать не только крупные предприятия, но и небольшие мастерские, изготовлявшие кровати, ножи и вилки, игрушки и пуговицы.

В семь часов вечера к Богдану зашел Шевкопляс, с телеграммой в руках. Народный комиссар предлагал приступить к демонтажу завода в три очереди, без прекращения выпуска продукции до самого последнего часа. Теперь нужно было так распределить заделы, чтобы снятие оборудования не отразилось на сборке самолетов. Завод вывозился на Урал, на площадку, в свое время осмотренную Дубенко, туда же нужно было отправлять, тоже очередями, рабочую силу и инженерно-технический персонал.

Все ждали этого, но сейчас, когда телеграмма побывала в руках Дубенко и потом снова перешла в руки Шевкопляса, они поняли, какое испытание приготовила им судьба. Притворив дверь и мягко, на цыпочках, пройдя по ковру, опустился в кресло Рамодан. Он уже знал о телеграмме и молча посматривал то на директора, то на Богдана. Так ведут люди себя за дверью умирающего больного, дорогого им всем.

— Запомним этот день, — сказал Шевкопляс, — не все строить и строить по плану, надо и ломать по плану, в три очереди. Так?

— Демонтировать, — поправил Рамодан тихо.

— Демонтировать, — потухая, согласился Шевкопляс, и поднялся с кресла, — в древние времена тоже делали набеги на Россию, но тогда сниматься было легче. Вскочил на коня, второго в заводу и пошел. Ну, хижины сгорят — не страшно. Лишь бы оружие при себе бряцало... Так? А теперь...

— Заводы перевозим, — сказал Дубенко, — поставим на новых местах.

— В теории... Так?

— Может быть, и в практике, Иван Иванович.

— Не может быть, а так точно, — сказал Рамодан, и на лицо его опустилась прежняя решительность, — а дней приходится много запоминать. Не вредно. Вот я думал, никогда не забуду двадцать второго июня, потом пришел второй день. Петька уехал на танке, потом бой под Новоград-Волынском, потом день, когда заняли местечко, где жинка с Колькой, потом ранили Петьку, потом на город налетели, потом белые коттеджи, потом рвы начали копать, и подошел сегодняшний день...

— Ну, что же, — возразил Дубенко. — Кажется, что и не разогнешься, такой гирей дни эти на плечи давят. Но нет... Разгибаешься, идешь, работаешь и чувствуешь, как ноги все крепче становятся. Вот какая природа человеческая, товарищи. Понял, Шевкопляс?

Шевкопляс отмахнулся.

— Что вы меня агитируете? Хотелось вот со своими близкими друзьями отвести душу. Ведь и котел лопнуть может, когда в нем пару все больше и больше... Надо выпускать понемногу... Близкие мы стали за наши двадцать три года, родные... Так?

— Так, — сказал Рамодан, — когда-нибудь соберемся вечером, в шесть часов после войны, как говорил бравый солдат Швейк своему другу Водичке, — и поговорим.

— Не понял ты меня, Рамодан, — обиженно сказал Шевкопляс.

— Понял все. Может быть, впервые тебя понял по-хорошему, по-настоящему, без официальщины. А теперь нужно начинать работать всей нашей семье. Прикажи Белану обеспечить транспортом. Вагонов нужно много. Учти, что не только нам одним они нужны. Двадцать предприятий с города трогается. Чтобы были наряды. Хотя наряды что, — чтобы эшелоны были...

— Будут, — сказал Шевкопляс, — ты только людьми займись. Не всякого легко тронуть с места. Вспомни Хоменко.

— Хоменко теперь тронется, научен. После смены соберу на пятнадцать минут.

— Как, Богдан Петрович, с оборудованием?

— Расчет уже сделан. Снимем первую очередь за три часа. Только вагоны вот... Белана, Белана нужно накрутить.

— Накручу Белана, — сказал Шевкопляс, — он резвый мужик.