Испытание

Кретьен слушал, не смея перебить ни словом, но застывшее его лицо могло показаться как внимательным, так и остолбеневшим. Катарский послушник перевел дыхание. Кажется, второй раз в жизни за последнюю неделю он поверял незнакомому человеку свои сокровенные тайны. Но если первую из них знал хоть кто-то, то вот этот секрет до последнего мига принадлежал только ему одному. Как все не постыдные, но ранимые детские секреты, которые нельзя доверять другим. Не вынимайте улитку из ракушки. Она может умереть на жарком солнце…

— Мне часто такое снилось, — запинаясь, выговорил Этьен. — Давно. Я сначала никак не называл эту страну, а потом, когда вы… Когда я прочитал про Бретань и про… В общем, я стал думать, что это она. Я еще привык думать перед сном — так, бывало, пустишь, как мельничное колесо, а оно начинает само крутиться… И было так легко — уходить туда. Особенно когда все вокруг… когда случались всякие несчастья.

(Сколько же ему лет, подумал Кретьен с болью — или с чем-то еще — глядя в необыкновенно юное, заострившееся лицо с легким румянцем на скулах. Двадцать? Больше? Меньше?)

— Я думаю… я там жил. До того, как родиться в нынешнем теле.

— Это как? — вопрос сорвался сам собой, и Кретьен, как всегда, понял ответ, пока слова еще не отзвучали. Конечно, он же катар, они же верят в перевоплощение. Они же еретики.

Но Этьен, по счастью, был так погружен в свои слова — видно, подыскивал выражения — что пропустил вопрос мимо ушей. Кажется, говорить ему стало легче — он поднял голову и теперь смотрел на солнце, вверх, почти не щурясь. Глаза его блестели от влаги, выбитой мечами солнечного огня.

— Я там жил, и должен был сделать что-то очень важное. Мне снилось… Уже несколько раз. Густой лес, и в лесу, кажется, город. Белый, а одна башня — черная. Самая большая.

— А река?

Этьен сморгнул. Взглянул в лицо спутнику, слегка щурясь — словно проверяя, не издевается ли.

— Нет, реки не было, — ответил он медленно, следя за сменой выражений в глазах Кретьена. — А что, должна была… быть?

— У меня была, — просто ответил тот, в зеленом лесу и под ясным небом вручая ключ от своей души из рук — в руки раскрасневшемуся юноше. — Только у меня это был не сон. Я просто туда пришел. И — в этой жизни.

(Как же я мог забыть, о, Господи. Как я мог забыть реку. И то, что за ней. И того, кто стоял на том берегу. И то, как неслась вода, и как гудел непроходимый черный лес. И стояла трава стеной, и пахла травой — более, чем все травы на свете. Как я мог хотя бы один час в жизни не думать об этом. И не узнать, когда Ты напомнил мне.)

Глаза Этьена распахнулись на пол-лица. Они уже даже не серыми стали, а… совсем-совсем светлыми, и (они верят в перевоплощение) Боже мой, я же видел такой точно взгляд…

— Нет… я видел только лес. И стены, Кретьен, стены — (ага, забыл своего «мессира», наконец-то!) — они светились. Но я не знаю… я ни разу не входил на порог. Я думаю, я не доделал тогда чего-то… очень важного. Не увидел… и…

— Не надо, не говори, я знаю, — Кретьен более не мог слушать. Он слышал и так, безо всяких слов. Он боялся, что еще немного — и сердце у него просто расколется.

— Ты думаешь…

— Да. Или нет. Я не знаю. Да какое это все имеет значение, Путь, Этьен, Путь — вот что это такое, только… Эй, смотри! — неожиданно он вскрикнул очень громко, указывая рукой — светлая его кисть в водяном серебре колец вскинулась жестом, в то время как сам он сжал ногами бока потного Мореля. Конь слегка всхрапнул, высланный в быструю рысь, и за деревьями замелькала полоса искрящейся быстрой реки.

…- Давай лучше купаться. Жарко — просто сил моих нет.

— Ты думаешь, стоит? — Этьен с сомнением обозревал шумный поток. — Вон же мостик есть, давай лучше поедем дальше…

— Да ни за то. Я весь липкий от пота, а про тебя и говорить-то нечего, наверное, спекся уже в своем черном балахоне… Или ты думаешь, тебе мыться ни к чему? Ты и так уже — «чистый»?..

Этьен обиженно поджал губы, вздернул подбородок:

— Не советую… не советую подшучивать над моей Церковью!.. Мессир Кретьен…

— Ну хорошо, извини, извини, — Кретьен уже распускал шнуровку по бокам. Морель, не дожидаясь, пока хозяин его расседлает или хотя бы ослабит подпруги, вошел тем временем по колено в ароматную воду и начал пить. Гасконец, которого Этьен держал за поводья, завистливо перебирал ногами, пританцовывал.

— А, ладно, уговорил, — неожиданно решившись, юноша обернулся к коню. — Сейчас я тебя пущу, ты, травяной мешок…

— А сам-то что же? — Кретьен, стащив через голову нижнюю рубашку, обернулся на друга. — Слушай, Этьен, ну не верю я, что тебе не жарко!.. Вам что, ваша ду… хм… ваша Церковь запрещает купаться? Персеваль вот купался. Это я тебе точно говорю.