Испытание человека (Пуруша-парикша)

Христианину (как и иудею, и мусульманину, а также атеисту, наследнику одной из этих “авраамитских” религий) жизнь дается только один раз, как единственная попытка в вечности. Индусы же (а также джайны и — хоть и несколько иначе — буддисты) полагают, что жизней им было и будет дано много. В череде рождений и смертей (сансаре) нет никакого особого смысла, никакой особой ценности. Высшая цель — прекратить эту череду, порвать эту цепь и выйти за пределы бытия, достичь “освобождения” (индусы используют слова мокша и мукти, которые буквально и означают ‘освобождение’[581]).

Для христианина (как и для мусульманина) человек — это “венец творения” (в атеистических терминах — “высшая форма развития материи”), т.е. уникальное, единственное в своем роде существо, принципиально отличное от всей прочей природы, живой и неживой[582]. Для индуса человек — лишь одно из многих явлений мира сансары. Рождение в виде человека хорошо, впрочем, тем, что только оно (или преимущественно оно) дает возможность при определенных усилиях достичь “освобождения”.

Правда (и это третье противопоставление по линии “монизм” — “плюрализм”), в отличие от христиан и мусульман, у индусов отнюдь не было твердой веры в единство человеческой природы, в то, что все люди — это “животные одной породы”. Напротив, некоторые индусские мыслители прямо утверждали, что разные касты[583] — это разные виды существ[584]. Поэтому, в частности, чтобы достичь “освобождения”, недостаточно было родиться человеком вообще, надо было родиться в какой-нибудь из высших каст, лучше всего — брахманом.

То, что европейцы назвали “традиционной индийской (индусской) философией”, как правило, исходит из предпосылки, что высшей ценностью и высшей целью является “освобождение” (“мокша”, “мукти”). В этой связи еще раз процитируем В. Хальбфасса: «Философская мысль, поскольку она озабочена мокшей как конечной и высшей целью и путями, ведущими к ней, очевидно, не может сосредоточиться на человеке как временном, общественном, земном существе; подобная философская мысль подчеркивает такую реальность в человеке ... которая, по сути, не есть человеческая реальность. В индуизме есть размышления о человеке, но нет традиции исторического и секулярного мышления, лишь в рамках которой может действительно расти и развиваться мысль о человеке как homo sapiens, как о самовоспроизводящемся “культурном” и “технологическом” животном»[585].

“Испытание человека” Видьяпати — это именно пример индусских “размышлений о человеке”. И характерно, что эти размышления имеют форму не философского “дискурса”, а “дискурса” повествовательного: на вопрос: “Что такое настоящий человек?” — призваны ответить 44 повествования, составляющие книгу.

Выше шла речь о том, что Видьяпати, один из первых поэтов, писавших на новоиндийских языках, был, очевидно, человеком неординарно творческим, способным произвести определенные сдвиги в культуре. Так нельзя ли в самом деле предположить (возвращаясь “на другом витке спирали” к идеям “теоретиков Возрождения на Востоке”), что и в своей книге на санскрите Видьяпати тоже совершил (или пытался совершить, осознанно или неосознанно) некоторый культурный, мировоззренческий сдвиг, “поворот” (пусть и совсем небольшой) — в сторону большего интереса к человеку как таковому, “поворот”, который можно было бы осторожно сравнить с тем несравненно более мощным движением к антропоцентризму, которое происходило в истории европейской культуры — от “древности” до эпохи Возрождения и далее до наших дней? Или этот “антропологический поворот” — лишь плод воображения читателя, воспринимающего “Испытание человека” в Европе конца XX века? Пока мы можем лишь ставить подобные вопросы — в надежде, что будущие исследования индийской культуры смогут дать на них более или менее определенные ответы (или отвергнуть эти вопросы как неразрешимые).

Митхила XII—XV вв. была, насколько мы можем судить, зоной культурных инноваций — вероятно, благодаря своей особой исторической судьбе. В отличие от других областей Северной Индии Митхила, как уже сказано, не была завоевана мусульманами. В ней полнее сохранялась преемственность традиций в условиях определенной политической стабильности. С другой стороны, митхильцы не могли не испытывать мощного инокультурного влияния ислама и в силу этого хотя бы в какой-то мере не могли не переосмысливать свое культурное наследие.

Так, именно в эти века в Митхиле возникает авторитетная школа индусского права. Современные индийские (индусские) авторы объясняют возникновение этой школы тем, что митхильские брахманы стремились оградить “устои общества” от враждебных и разрушительных влияний[586], но трудно сказать, сколько в этом мнении исторической правды, а сколько современных страстей, “опрокинутых” в прошлое. Во всяком случае, налицо факт интенсивной культуротворческой деятельности[587].