Испытание льдом

26 числа при утреннем приливе судно не оказалось на плаву, что нас несколько успокоило. После молитвы я вызвал на совещание штурмана, лейтенантов, помощников, плотника, боцмана и попросил их высказать свое мнение по следующему вопросу: не лучше ли будет переправить всю нашу провизию на берег и, когда начнется северный ветер, отвести судно еще дальше от береговой линии и затопить, чтобы тем самым надежнее его сохранить. После долгого обсуждения они согласились с моим предложением, и я известил об этом решении команду, которая его тоже одобрила. Мы начали с провизии и в первую очередь переправили на сушу хлеб и большую бочку мяса, причем нам стоило немалых трудов проводить лодку через густое сало.

28 ноября я распорядился, чтобы плотник подготовил судно к любым неожиданностям, ибо при первом же северо-западном или северном ветре я намеревался привести в исполнение последнюю часть нашего решения. На штирборте плотник вырезал кусок обшивки и набивки размером примерно 4 на 4 или 5 на 5 дюймов, чтобы в этом месте скорее сделать потом отверстие. Мы перенесли весь оставшийся хлеб и порох в большую каюту, оставив большую часть легких сухих предметов между палубами.

29 числа в пять утра поднялся ветер, а к семи часам разыгрался северо-западный шторм, наш злейший враг. Судно уже ушло примерно на два фута в песок, но во время прилива его непременно начало бы бить о грунт. В последний раз, когда это случилось, мы так боялись катастрофы, что я предпочел немедленно затопить судно, чем еще раз подвергать его этой опасности. К 9 часам при самом сильном волнении началась качка. Наступил роковой час, когда нужно было прибегнуть к самым решительным мерам. Я спустился с плотником в трюм, взял его бурав и просверлил отверстие, в которое тут же хлынула вода. Затем мы поспешно стали сверлить отверстия в других местах, но повсюду торчала масса гвоздей. Хотя к десяти часам нижняя палуба уже была залита водой, судно все сильнее и сильнее било о грунт и мы с трудом держались на ногах. Между тем корабль отказывался погружаться в воду так быстро, как нам того хотелось. Он продолжал биться о грунт сначала кормой, а затем носом. Казалось просто чудом, что он может выдержать хоть четверть часа такой качки. К 12 часам хлынувшая в судно вода поднялась так высоко, что разбила на куски переборки хлебной кладовой, крюйткамеры и форпика. Когда она дошла до междупалубного пространства, в ней беспорядочно плавали сундуки. Сюда устремилось так много воды, что нам казалось, судно должно вот-вот разлететься на куски.

В час сорвало руль и мы не видели, куда его унесло. Так судно продолжало бить до трех часов, а затем вода дошла до верхней палубы, и вскоре оно начало погружаться. Вместе с ним ушла под воду большая часть наших постельных принадлежностей и одежды, а также сундук врача. Команда стояла на берегу и наблюдала за этой страшной картиной, полумертвая от холода и тоски. Мы смотрели друг на друга, и сердца наши были преисполнены глубокой скорби. Надвигалась ночная тьма, и, распорядившись подать к судну лодку, я приказал моим дорогим друзьям сесть в нее. Но они проявили свою преданную любовь, не соглашаясь расстаться со мной, пока я не заверил их, что сойду на берег вместе со всеми. Так, я последним покинул судно.

В лодке оказалось 17 измученных людей, попавших из огня да в полымя. Начался отлив, в воде образовалось очень густое сало, и мы опасались, что нас унесет в море. Поэтому за каждое из четырех весел взялись по два гребца, а еще четверо сидели наготове с веслами. Так, с божьей помощью мы добрались до берега и вытащили лодку. Очутившись на твердой земле, мы от всей души приветствовали встречавших нас товарищей, но ни они нас, ни мы их не могли признать ни по одежде, ни по голосу, ибо у нас все обледенело — лицо, волосы и одежда.

ЗИМОВКА

Вытащив лодку на берег, мы в полной темноте направились к дому, где развели сильный огонь. Тепло, хлеб и вода помогли нам понемногу прийти в себя, и мы начали совещаться по поводу дальнейшей судьбы судна. Я просил всех откровенно высказать свои соображения. Плотник особенно настаивал на том, что, раз судно пущено ко дну, нам никогда уже больше на нем не плавать. Он утверждал, что раз корабль так сильно бился о грунт, то все пазы и швы, несомненно, разошлись. Поблизости нигде нет ни речки, ни бухты, где можно было бы поставить его на дно. Поэтому плотник просто не представлял себе, как мы сможем отремонтировать судно. Более того, потерян руль и нет железной оси, чтобы подвесить другой. Некоторые утверждали, что, посадив судно так высоко на мель, мы не сможем его снять. Другие опасались, что раз корабль находится на пути приливов, то под ударами льда от него останутся одни обломки. Мало того, мы не могли теперь из-подо льда достать два ушедших туда якоря, и когда лед вскроется (к весне он достигнет очень большой толщины), он разнесет их на куски. Следовательно, если даже мы снимем судно с отмели и оно сможет держаться на плаву, мы все равно не доберемся до родины без якорей.