Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

Преследование ведется явно шаблонно, даже вслепую. Какой абсурд — составлять список квартир, где некогда обитали террористы, продолжать слежку за этими квартирами, когда террористы те давным-давно за решеткой или скрылись за семью морями, и, ничтоже сумняшеся, втягивать в этот процесс более позднего съемщика, даже не предупредив его, скажем, при подписании контракта, до въезда в квартиру, проверять его имущество, его бумаги, его личные вещи, причем отнюдь не с уверенностью, что речь в данном случае идет о незапятнанном гражданине нашего общества, напротив, с подозрением, которое будет висеть на нем до тех пор, пока он его не снимет, а это невозможно, ибо он не догадывается, в чем его подозревают, и, скорей всего, даже не предполагает, что находится под неким подозрением, неопределенным, взятым с потолка, точнее — под подозрением, основанным на самом обычном и вполне законном факте найма квартиры; вот в этой-то абсурдности и заключено нечто угрожающее, внушающее ужас.

Исходя из такого рода подозрений, чиновник, который проводит обыск в квартире человека, поселившегося в ней после подписания вполне законного контракта и уже тем самым навлекшего на себя подозрение, может счесть подозрительным, двусмысленным и сомнительным абсолютно все. Если этому чиновнику не попадется в руки ничего, что указывало бы на темные дела, попытки конспирации, предательство и измену, если, несмотря на самые тщательные поиски, он не обнаружит в квартире ни пулеметов, ни бомб, ни ручных гранат, ни секретных планов захвата правительственного квартала, то, быть может, именно это покажется ему подозрительнее всего.

Вдруг он имеет дело с врагом государства, который настолько умен и изворотлив, что избегает хранить в собственных четырех стенах оружие, секретные планы, призывы к антиправительственным действиям? Незваный визитер не желает мириться с мыслью, что проник он в эту квартиру напрасно, проник как взломщик, как вор, больше всего на свете опасающийся соседей, вздрагивающий от каждого телефонного звонка, от каждого стука в дверь. Он продолжает поиск в жуткой спешке, ибо не знает, сколько в его распоряжении времени, не знает, когда явится попавший под подозрение хозяин дома. Он просматривает выписки из банковского счета, изучает суммы, снятые подозреваемым со счета за последнее время. Если указанные суммы, по его представлениям, довольно велики, он находит это весьма примечательным; если, даже по его представлениям, они не столь уж существенны, он находит весьма примечательным и это.

Добиться признания собственных заслуг, получить повышение по службе, а может, и приобрести всеобщее уважение, избавившись тем самым от неизбежно связанного с подобной деятельностью привкуса чего-то подпольного и запретного, незваный визитер может лишь в том случае, если что-нибудь найдет. Он просматривает документы подозреваемого. Образ жизни для него не просто намек на какие-то неведомые обстоятельства. К примеру, он находит одно, нет, сразу два свидетельства о разводе. А разве не было террористки, которая тоже разводилась — правда, всего один раз? Из свидетельств о разводе он узнает, что первый брак не был бездетным. Ребенок, однако, не живет с матерью, попавшей ныне под подозрение. А разве не было террористки, чьи дети так же вот жили вместе с отцом?

Недружелюбные взгляды господина, назвавшегося Андауэром, свидетельствовали о том, что по крайней мере в моем случае он абсолютно уверен: перед ним террористка, от которой его отделяет лишь столик диаметром в полметра. Иначе зачем бы он стал, время от времени теряя самообладание, бросать на меня столь недружелюбные взгляды? В конце концов, я ведь лично ему ничего плохого не сделала. Относилась к нему неизменно доброжелательно, даже с некоторой любезностью. К тому же до сих пор не я, а именно он настаивал каждый раз на новой встрече.

В те послеобеденные часы, выпив кофе и расплатившись, причем мне стоило немалого труда противостоять готовности этого господина оплатить и мой кофе, — итак, в те послеобеденные часы мы порешили, что вскоре сходим куда-нибудь вместе поужинать.

А после этого будущий адвокат, поклонник Рильке и защитник террористов господин Андауэр надолго исчез из моего поля зрения. Точнее — больше я его вообще не видела. Выполнил ли он свою миссию? Сумела ли я убедить его в том, что не принадлежу к террористам и даже к тем, кто им симпатизирует? Мне кажется, скорее наоборот.