Испытание огнем. Лучший роман о летчиках-штурмовиках

…Самолет Цаплина нашли только утром. От лесной полянки он был отделен двумя десятками крупных сосен и блестел среди темных стволов своей чистой голубизной. Кабина летчика была внизу, а сверху, как два часовых, поднявших высоко свои головы, торчали колеса шасси. Целый самолет. Только за хвостом несколько срубленных крылом деревьев.

Из-под самолета его позвал фельдшер:

— Эй, летчик, иди помоги… Видишь, что получилось: парень весь целый, на привязных ремнях висит. Бензина нет. Чисто. Когда самолет ударился о землю, то фонарь сорвался с заднего стопора, пошел вперед и своей массой разбил голову летчику. Упади с закрытым фонарем — был бы живой.

Закончив работу, фельдшер налил ему полстакана спирту и, заставив выпить, сунул в руку кусок хлеба.

— Пожуй немного. А то на тебя жалко смотреть: не обедал, не ужинал, не спал. Своим горем теперь этому хлопцу уже не поможешь.

…Матвей очнулся. Капитан толкал его в плечо:

— Слушай, Осипов, а ты, часом, не пьяный вчера летал?

— Это вы сейчас придумали?

— Не придумал, а слышу. Запах от тебя идет. Запах есть, а не пьяный. Значит, перегар. Пил вчера, когда летал, наверное.

— Мне фельдшер сегодня утром дал там, в лесу, где Цаплин упал.

— Ну-ну… Почему ты сел, а его одного в воздухе оставил?

— У вас же объяснительная. Там все написано. Зачем вновь спрашивать?

— Это не твое дело. Раз спрашиваю, отвечай. Мне поручено разобраться в причинах и виновниках катастрофы.

— Сели бы оба, если бы не ракеты. Велел садиться, да поздно увидел, а за ним бесполезно было идти. Все равно бы не нашел в этой муре.

— Вот ты говоришь, что командир дивизии тебе вылет разрешил. Я ему звонил и спрашивал о его согласии на прием самолетов, но он это не подтверждает. Говорит, что у него с тобой никакого разговора не было.

— Был. Врет он. Начальник штаба слышал.

— Врет или не врет, еще посмотрим. Только у тебя и того дежурного, на кого ты ссылаешься, как на свидетеля, нет никаких доказательств. Раз так, то поверят начальнику, а не тебе.

— Начальству, да и вам, всегда виднее.

— Конечно… Еще вопросик. Может быть, ты специально Цаплина одного в воздухе оставил?

— Это зачем?

— Как «зачем»? Вдруг поссорились раньше? Враждовать начали. А тут такой случай, рассчитаться можно.

— Дурак ты, хоть и капитан.

— Ну, ты, полегче. Не ты, а я веду следствие. И не задирай. Отвечай, были в ссоре по работе или из-за девочек каких-нибудь?… Ну, как знаешь. Будешь отвечать или нет, а судить тебя трибуналом будут. Так что не ерепенься. Вот приедем, и пойдешь под стражу. А побежишь — пристрелю из твоего же пистолета. Так что подумай…

Капитан сдержал свои слова: сразу привез Осипова на гарнизонную гауптвахту.

Показав начальнику караула свои документы, записал Матвея в журнал учета арестованных.

— В одиночку его посадишь. Он подследственный. Можно сказать — преступник Пойдет под трибунал. Никаких поблажек Смотри, чтоб не сбежал. Караул будет ужинать, покормишь лейтенанта. В сортир с выводным при оружии. Проверить карманы. Все лишнее и ремни забрать. Завтра документы на него будут.

Капитан ушел.

— Товарищ лейтенант! Обыскивать вас не буду. Сами карманы выверните и ремни снимите. Неловко мне это говорить. Но закон! Нарушим его, а тут вдруг нагрянет проверка, тогда и меня рядом с вами посадят по дружбе. С орденами под моим началом никто еще не сидел. Туалет в конце коридора. Можете пройти. Камеру сейчас почистим. Матрац дадим, и отдыхайте. Утро вечера мудренее.

Матвей молча сдал, что было приказано, и так же молча отправился в указанном направлении.

Услышал в себе что-то новое, какую-то искорку смены настроении.

«Что же произошло?… Ушел чванливый энкавэдэшник, полдня нагонявший на меня страх, пытавшийся в чем-то несуществующем плохом меня уличить, поймать, спровоцировать, грозивший все время судом, хотя расследование еще и не проводилось. Не он же решает, отдавать меня под суд или не отдавать. Значит, только уход его облегчил мое душевное состояние… Наверное, так. И сказался еще один момент: старшина увидел во мне и человека, и лейтенанта с орденом. Понимая, что их случайно не дают. Видимо, не все, кто побывал у него под арестом, перед глазами, оказались преступниками. А чаще ошибки служебные, грехи молодости приводят нас сюда, грешных. Потому-то он и отнесся ко мне не по словам капитана, а с позиции своего разумения и понятия жизни. Лет-то ему под тридцать, не петушок-несмышленыш.

Действительно, утро вечера мудренее. В полку, наверное, тоже о чем-то думают, а может, и делают».

Тревожные рассуждения не покидали Матвея. Неопределенность его действенную натуру угнетала. Он то ходил из угла в угол по камере, то садился на топчан в поисках места или положения тела, которые позволяли сосредоточиться, выстроить логику событий и своего поведения. Определение его вины или преступления поддавались одной схеме рассуждений. Изначально, отправной точкой будущего было поведение командира дивизии. Гибель Цаплина и красные ракеты, явившиеся тому причиной, оставались за кадром при определении его будущего.