Испытание огнем. Сгоравшие заживо

…Госпитальный приемник больше походил на «заводской двор», куда непрерывно подходили автомобили и повозки: одни привозили, а другие увозили. Только запахи были не заводские, а больничные. Пахло медикаментами, карболкой, бензином, лошадьми и чем-то еще. «Продукцией» этого завода были люди. Привозили и увозили продукцию войны — раненых всех возрастов, воинских званий и профессий. Воздух пропах потом, человеческими телами и страданиями. Большие и сильные мужики здесь были беспомощными. Они надеялись, ругались, плакали и умирали. Но чаще раненые разговаривали сдержанно, стараясь не показать своих страданий, а наиболее сильные духом иногда даже находили повод для иронических шуток над своим бедственным положением. И таких раненых на этом человеческом ремонтном заводе любили больше всего: они помогали переносить страдания другим, облегчали труд врачам и санитарам.

Операционная…

Осипова бил озноб. Грелки, которыми он был обложен со всех сторон, не помогали. Тогда хирург коротко скомандовал:

— Водки.

Жидкость обожгла горло, и Матвей начал быстро-быстро куда-то проваливаться. Когда проснулся, то увидел около себя раненых, уложенных прямо на пол, устланный свежей соломой. Он оглядел стены помещения и понял, что находится в товарном вагоне. Люди лежали неподвижно с закрытыми глазами, и только их дыхание подтверждало, что они живы и борются за свою жизнь.

Тихо спросил:

— Эй, отзовитесь кто-нибудь! Живые есть?

— Все живые, но не очень!

Из правого дальнего угла вагона поднялся человек. Подошел. И Матвей увидел, что солдат был без руки.

— Что хочешь?

— Расскажи, где мы и что с нами происходит? Водички бы. Все в горле пересохло.

— Сейчас принесу. А с нами ничего не происходит. Грузят состав ранеными. Начали еще затемно. Наверное, скоро стронемся. Я тут уже вторую неделю, как бы выздоравливающий. Вот старшим вагона и назначили. Все остальные лежачие, так что я самый здоровый.

Ушел и принес воды в кружке. Дал попить.

— Ну, лежи и спи.

— Послушай, я летчик Нас привезли в госпиталь со штурманом. Он был ранен в ноги. Черненький такой лейтенант. С нами он, в вагоне? Фамилия Червинов.

— Разве тут узнаешь, в каком он звании и как его фамилия. Тут все лежат нагишом или в нижнем белье. Главная одежда — бинты. А документы под бинтами. Ну-ка нащупай, где твои.

Осипов потрогал себя правой рукой и нашел. На груди под бинтами какие-то бумаги. Вытащил сверток. Развернул с трудом. Подумал: «Придется теперь учиться все делать одной рукой». Это были его документы: командирское удостоверение личности, комсомольский билет и госпитальная история болезни. Завернул все обратно и убрал в «нагрудный» карман на хранение.

— Молодцы. Ничего не забыли. «Без бумажки ты букашка, а при бумаге личность». Ну, мил человек, скажи: где же искать штурмана?

— Не знаю. Выходить настрого запрещено.

Осипов закрыл глаза и умолк С закрытыми глазами обострился слух, и он стал слышать жизнь вагона и станции. Вагон посапывал и тихонько охал. Люди жили, спали, боролись со своими недугами, терпели. Были слышны разговоры и хождение за вагоном — погрузка продолжалась.

…Проснулся от того, что вагон дернуло и поезд пошел, набирая скорость. Через приоткрытую дверь видны были убегающие назад деревья, какие-то постройки и люди в белых халатах и обмундировании. В вагоне начал гулять слабый ветерок, и дышать стало легче. Отвел глаза, а когда привык к сумраку, то вновь стал осматривать вагон. Теперь он увидел еще одного нового человека — медицинскую сестру — и услышал запах пищи. Запах еды заставил Осипова вспомнить, что он уже больше суток не ел, но тяги к пище не ощутил. Хотелось вновь только пить. Он чувствовал, что губы пересохли и потрескались, язык был шершавым.

— Сестренка! Дайте попить!

Попил теплого и сладкого чаю. Проглотил какую-то горькую пилюлю, но от еды отказался.

Где же Василий? Как-то все это нехорошо получилось! Воевали, воевали, а тут на тебе. На одном месте потерялись. Может, в другом каком-нибудь вагоне едет? Стал в уме перебирать сделанные им боевые вылеты — сначала с Сашей Носовым, потом с Червиновым. Вылеты на разведку одиночные, на бомбометание и штурмовку. Не мог сосчитать их, но получалось по-разному. Но много.

«Выходит, что в эскадрилье и полку я уже долгожитель… Не буду их больше считать. Для этого штаб есть в полку, а в эскадрилье адъютант летную книжку ведет… Зарок даю — не считать!… Выживу, интересно будет узнать. А если нет, то все равно, на каком вылете счет прекратится».