Испытание. По зову сердца

Еще теплее стало на сердце у Николая, и мысли перенеслись в недалекое будущее. Вот он отслужил в армии и возвращается домой. Первым делом, конечно, идет к ней, к Фросе... Обнимает ее и говорит ей все то, что теперь собирается написать в письме...

Он снял с карандаша металлический наконечник и стал писать. Всю любовь к Фросе, всю тоску по ней вложил Николай в это письмо. «Кветачка мая алая, ластачка мая чарнакрылая, сэрца маё...» — так начиналось это письмо, а заканчивалось оно словами: «Чакай мяне и памятай — восенню вярнуся».

«Восенню вярнуся». Николай тут же усомнился. Как же он вернется осенью, когда невесть что делается за Бугом? Непонятное что-то творится на границе... И Николай задумался: оставить или вычеркнуть эти слова? «Эх, если бы было все спокойно!.. Если все будет спокойно, то...» А любовь нашептывала: «Конечно, конечно, все будет спокойно! Обязательно осенью отпустят...» И Николай оставил в письме эти дорогие для Фроси два слова.

Зарумянив небосклон, солнце уходило за рощу. Николай заклеил конверт, прислушался: звуки песни приближались. «Холера их взяла б, не дадут письма написать». Карандаш торопливо забегал по бумаге.

Из-за кустов показалась группа солдат, впереди шел гармонист. Увидев Николая, солдаты с припевками и прибаутками направились прямо к сараю.

— Глянь, Микола тут! — наперебой закричали бойцы. — Микола Кочетов!..

Один из них, коренастый рыжий Филька Прошин, голосисто запел:

Во субботу, день прекрасный,

Нельзя в поле, нельзя в полюшке... писать...

Он взмахнул рукой — и вся компания гаркнула под гармонь:

Эх, нельзя в полюшке писать!

Николай поднялся.

— Эх, Никола! — сказал Филька, надвинув Николаю на глаза пилотку и закрыв его маленький каштановый чубок — предмет постоянных укоров командира взвода. — Чего нос повесил? Грустишь, что ли?

Филька подмигнул гармонисту. Тот опустился на бревно, рванул меха гармони, и из нее полились задорные звуки польки.

— Долго ждать, Николашка... Поди, не раньше ноября отпустят, а то и задержат: ведь на границе находимся... Эх, рванем, что ли? — Он заложил два пальца в рот и громко свистнул. — Эй, орлы! Расступись! Ну-ка, Тарас, хвати, что-нибудь повеселее! «Бар-ры-ню»! — И потянул Николая за руку.

Николай вырвался, Филька пустил крепкое словечко и вылетел на середину.

Кто-то крикнул: «Шире круг!» — и пошли плясать... «Барыню», «Русского», «Лявониху», со свистом и с хлопаньем. Плясали от души, да так здорово, что невозможно было устоять на месте: ноги сами ходуном ходили.

Шум и песни подняли Железнова. За стеной сарая звучало:

До того плясал -

Сапоги протопал,

А в роту пришел -

Миску каши слопал...

Яков Иванович вышел из сарая и хотел было уйти незамеченным, чтобы не помешать веселью, но это ему не удалось: гармошка вдруг затихла, солдаты приняли положение «смирно» и помкомвзвода подбежал с докладом.

— Отставить! — Железнов махнул рукой.

Бойцы продолжали стоять неподвижно.

— Что же вы молчите? Помешал?

Бойцы разноголосо отвечали:

— Да нет...

— Это так...

— Мы уж устали!

— В лагерь пора...

Яков Иванович подошел к гармонисту. Тот вытянулся в струнку. Железнов положил руку ему на плечо, усадил на бревно, сам сел рядом.

— Ну чего же ты, гармонист, молчишь? — спросил Яков Иванович. — Закажите что-нибудь повеселее! — он смотрел на Филиппа.

Филипп ухарски развернулся и бросил гармонисту:

— А ну, Тарас, мою рвани!

И залилась гармонь переливами. А Филипп зачастил ногами в такт музыке и запел:

Пляшет дробью и вприсядку,

Вихрем ходит у крыльца.

Вот такого девки любят

Разбитного молодца.

Отбарабанил руками по голенищам сапог и пошел, и пошел — и дробью, и вприсядку! Вслед за ним замелькали солдатские ноги.

Груздев, так тот, войдя в раж, даже сделал стойку вверх ногами, отбивая «Барыню» руками.

Когда пришел капитан Карпов, развеселившиеся бойцы затянули в круг и его.

Сгустились сумерки. Плясать устали и запели песни. Филька подсел к Якову Ивановичу и попросил его рассказать о гражданской войне.

Железнов начал повествование с девятнадцатого года. Рассказал, что в боях под Петроградом красноармейцы забрали у белых английские танки.

— Страшно было? — спросил кто-то, когда Яков Иванович рассказал, как он и старик рабочий Жабин ползли с гранатами навстречу лязгающим гусеницам.