— Удивительно, — сказала Эстер. — У отца бы случился апоплексический удар.
Джесс чуть не рассмеялась, представив себе это, но Эстер тяжело задышала и упала к ее ногам. Джессика едва успела подхватить свою бесчувственную сестру, прежде чем она ударилась о пол.
— Она морит себя голодом и скоро уморит до смерти, — сказал доктор Лайонз. Его бледно-голубые глаза за стеклами очков казались мрачными. — Она слишком худенькая даже для ничем не обремененной женщины, а уж если леди в интересном положении, то оставаться такой просто опасно.
— С момента моего приезда она стала есть больше, но я вернулась всего пару дней назад.
Желудок Джессики свело судорогой от страха и беспокойств за сестру. Где, черт возьми, Регмонт? Она должна была повидать его. Почти все три дня, что она жила в его доме, она с ним не встречалась — каждый раз случалось так: он или уже ушел, или еще не вернулся.
— Недостаточно давно. — Доктор положил руки на свои тощие бедра. При всех своих опасениях за здоровье Эстер он и сам казался необычайно худым. — Она немедленно должна заняться своим здоровьем: подолгу отдыхать в постели и есть несколько раз в день понемногу. И в своем деликатном состоянии она не должна испытывать волнений, потому что сердце ее ослабело от истощения.
— Не понимаю. В чем причина ее болезни? Ее здоровье ухудшается уже много месяцев подряд.
— Мне за это время редко представлялась возможность основательно обследовать леди Регмонт. Она очень сдержанная. Я склонен даже считать, что слишком скрытная и молчаливая. К тому же, как я заметил, склонна к меланхолии. Ее скверное настроение сказывается на физическом здоровье в гораздо большей степени, чем мы думаем.
Нижняя губа Джессики задрожала, она с трудом подавила слезы, готовые пролиться потоком, и кивнула.
Жизнь. Такая хрупкая. Такая бесценная. И такая короткая.
Доктор принял оплату своих услуг и удалился.
Джесс вошла в спальню сестры и присела на край ее кровати. Она всматривалась в лицо Эстер, испуганная болезненной бледностью ее некогда сиявшей здоровьем кожи.
Эстер посмотрела на нее со слабой улыбкой:
— Ты кажешься такой серьезной. Все не так мрачно. Я просто устала, и по утрам меня мучила сильная тошнота, но теперь она прошла.
— Послушай меня, — сказала Джесс, голос у нее был тихий и сердитый, — я уже превысила предел бдения возле постели умирающих.
— Верно, — сухо отозвалась Эстер.
— Это для меня слишком. И если ты вообразила, что я смогу выдержать это снова, то жестоко ошиблась. — Джессика взяла ее за руку, чтобы смягчить жестокость своих слов. — Мой племянник или племянница изо всех сил предпринимают усилия вырасти в твоем чреве, и ты, черт возьми, должна им помочь.
— Джесс… — В глазах Эстер появились слезы. — Я не такая сильная, как ты.
— Сильная? Я не сильная. Я слишком много пью, потому что это способ забыться. Я отослала любимого человека, ибо в ужасе от мысли, что когда-нибудь он захочет избавиться от меня, а я этого не вынесу. На судне Алистера оказался моряк, издевавшийся над ребенком, и когда я за него вступилась, то мне стало так скверно, что я испугалась, что потеряю сознание, меня стошнит или я иначе унижу себя. Я слабая и полна недостатков и совершенно неспособна смотреть, как ты уходишь. Поэтому я не стану больше слушать твои оправдания. Ты будешь есть и пить все, что я стану тебе предлагать, и через несколько месяцев вознаградишь нас обеих, родив здорового младенца, чтобы мы могли его любить и баловать.
В зеленых глазах Эстер вспыхнула искра раздражения.
— Как скажешь, — сказала она сердито.
Джесс сочла добрым знаком проявление темперамента. Она приняла близко к сердцу этот урок: жизнь и счастье слишком дороги, чтобы пренебрегать ими. Джессика решила, что предоставит Алистеру время, необходимое, чтобы решить свои дела, но не собиралась отпустить его без боя. Если бы понадобилось запереть его, его мать и Мастерсона в комнате, чтобы они выяснили отношения и пришли к согласию, то она была готова и на это.
Она поцеловала Эстер в лоб и отправилась побеседовать с кухаркой.
Майкл вошел в кабинет Алистера и нашел друга корпящим над планом развития новой системы ирригации.
— Ты выглядишь ужасно, — сказал Майкл, заметив щетину на его лице, отросшую за день и затенившую подбородок и щеки Алистера, а также складки на его рубашке. — И почему ты здесь вместо того, чтобы пребывать в доме Мастерсона?
Алистер поднял глаза:
— Ничто на свете неспособно побудить меня поселиться под одной кровлей с Мастерсоном.
— Я предвидел твой ответ.
— Так зачем спрашивать?
— Чтобы осложнить твое состояние.
С громким вздохом, подозрительно похожим на рычание, Алистер выпрямился и провел рукой по волосам. Майкл слишком хорошо знал, насколько тяжелы должны быть первые месяцы, связанные с новым положением друга. Только через полтора года после смерти Бенедикта он начал чувствовать себя в своей тарелке.
— У меня и без тебя скверное настроение.