Испытание воли. Повесть о Петре Лаврове

Вставай, подымайся, рабочий народ!

Вставай на врагов, брат голодный!

Раздайся крик мести народной/ Вперед!

Мог ли Петр Лаврович предполагать, что эти строки станут «Рабочей Марсельезой», которую будут петь по всей России годы спустя…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В дом на улице Эвершот Род в Холловэе редакция газеты «Вперед!» перебралась в мае 1875 года. И здесь на каждом этаже было только по две комнаты: окнами в сад и окнами на улицу. Дом был теснее прежнего, зато дешевле, и сад во дворе оказался больше и лучше — вид ил окна радовал глаз. Особенно сейчас, когда по-весеннему ярко зеленела листва, потеплело и окна можно было держать открытыми.

В соседнем переулке, застроенном сараями и конюшнями» нанят был сарай с верхним освещением — застекленной частью потолка. В сарае поставили наборные кассы.

Летом Лопатин снова нелегально отправился в Россию.

Первое же его письмо к Лаврову из Петербурга больно ударило известием об Александре Алексеевиче Кропоткине: «…князя А. А. выслали в Минусинск Енисейской губернии. Все вышло из-за его письма к Вам, перехваченного на почте, и из-за его дерзких ответов…»

А в сентябре Лопатин сообщил, что перехваченное письмо Кропоткина было отправлено по адресу: Mr. Thompson, care of Mr. Albert, то есть «М-ру Томпсону через м-ра Альберта». «Обстоятельство это не лишено значения», — замечал в письме Лопатин. Ведь Альбертом назывался, на почтовых конвертах мнимый Потоцкий… Значит, все-таки этот проклятый адрес подвел Кропоткина! Значит, гнусный провокатор обвел Лаврова вокруг пальца… Вот уж — век живи, век учись…

Вести из России были угнетающими: аресты, молодых революционеров следовали один за другим.

Протянуть братскую руку тем, кого преследуют! Убеждающим словом поддержать в них сознание своей правоты!

Со всей горячностью написал Лавров статью «Новый разгул сыщиков»:

«Мы надеемся, мы уверены, что социально-революционное движение в России перешло уже тот фазис, когда арест двух-трех десятков лиц мог остановить его. Оно пустило корни, которых уже не вырвать сыщикам, и теперь преследования могут лишь усилить его.

…Да, русские капиталисты и купцы, русские чиновники и сыщики, столпы и державные эксплуататор русской империи, и у вас загорелась почва под ногами.

Что вы можете противопоставить проповеди братского союза всех трудящихся, союза, который должен смести с земли русской всех паразитов, питающихся жизненны ми соками трудящегося народа?..

Не противопоставите ли вы нам идею самодержавного богопомазанника, безответственного пред рабами единого просвещенного божественным разумом среди темной толпы? Вы сами не верите уже этой полинялой тряпке…

Или не вынесете ли вы против нас хоругвь православия, этого вечного раба сильных, который никогда не протянул руки страждущему, подавленному народу русскому, — этого жалкого паразита, который прожил тысячу лет на русской почве, внушив к себе лишь презрение? — Но кто и когда мог опереться на эту болотную трясину? Разве православие могло спасти кого-нибудь?

…У вас нет и не может быть принципов, и потому вы можете лишь опираться на силу в ваших гонениях на социалистов. Но и ваша сила вовсе не прочна, и тайное сознание этой непрочности усиливает вашу панику, усиливает то озлобление, с которым вы бросаетесь на всякую жертву, не разбирая, насколько она опасна для вас…»

Летом в Лондоне побывал Сергей Кравчинский, революционер с кипучей натурой и несомненными литературными способностями. У Лаврова сложилось впечатление, что этот молодой человек не имеет возражений против его политической программы. Отношения с членами редакции «Вперед!» у Кравчинского были дружескими.

Он уехал в Париж, а в октябре прислал Лаврову пространное и резкое письмо — ничего подобного Кравчинский не высказывал, пока был в Лондоне. Теперь он писал:

«Мне кажется, что орган, который был бы действительным руководителем партии, должен писаться людьми действующими в России, Заграничный же эмигрантский орган никогда этого не достигнет. Он всегда будет жить задним числом. В самом лучшем случае будет идти позади партии, а никогда не впереди ее. Такова судьба всех эмигрантских органов. Конечно, бывают исключения из этого правила. «Колокол» был одним из них. Но нужен тут особый «дар ясновидения», который составляет удел весьма немногих. Нужно иметь то, что называется революционным инстинктом. Этого инстинкта не выработать никакими усилиями. Это всего менее продукт мысли или логики. Главный источник его — революционная страсть.

Только этот революционный инстинкт может служить путеводной нитью…

У вас этого инстинкта нет. Вы — человек мысли, а не страсти. Ну, а этого недостаточно…

Вы хотите социальной революции в самом полном, самом обширном, одним словом, в самом научном смысле этого слова. Вы ждете того времени, когда русский народ будет в состоянии подняться с ясно осознанной социальной программой самой высшей пробы…