Испытание воли. Повесть о Петре Лаврове

В Лондоне он получил большое и давно уже отправленное письмо — без подписи — от имени Исполнительного комитета «Народной воли». Ему предлагали издавать за границей новый революционный журнал. «Народная воля» ценила его опыт в издательском деле и видела в нем союзника. «Комитет желал бы поручить постановку этого дела Вам вместе с Сергеем Михайловичем Кравчинским…» Предлагалось привлечь к изданию также Плеханова, «лучшие эмиграционные и иностранные силы». Вдохновляющее было письмо!

Теперь, думал Лавров, когда ряды русских революционеров так поредели — после арестов и казней, — оставшимся на свободе можно и должно организоваться в единую силу, У них общие социалистические цели, поэтому они вполне смогут издавать журнал сообща. Но редакция журнала все-таки должна быть совершенно самостоятельна. «Если комитет захочет мешаться во внутренние дела издания или захочет, чтобы социалистическое знамя было завернуто в неопределенный (в смысле идеи) вуаль, — написал он в письме Кравчинскому, — …то я готов всячески содействовать, сотрудничать, исполнять хотя бы корректорскую работу, но ни организовывать группу, ни участвовать в редакции не буду».

Оставалось надеяться, что народовольцы сумеют все ₍ проблемы издания решить и трудности преодолеть.

Вечером 19 марта он приехал в социал-демократический клуб рабочих в Сити, в центре Лондона. Сегодня здесь отмечали годовщину Парижской Коммуны. На стенах небольшого зала он увидел размашисто написанные плакаты; «Разрушьте иго нужды!», «Разрушьте иго рабства!», «Хлеб — это свобода, свобода — это хлеб!», «Да здравствует Коммуна!», «Да здравствует революция!», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Он поднялся на невысокие подмостки и произнес подготовленную речь. Сказал по-английски — громко, чтобы все могли его расслышать:

— Европа следит с любопытством и удивлением за кровавыми фазисами борьбы, которую небольшая группа революционеров ведет с русским императорским правительством… И здесь, как и в борьбе Парижской Коммуны против Версаля, для постороннего зрителя идейная подкладка заслонена трагизмом отдельных событий… Какая историческая сила могла двигать Перовскую, когда эта смешливая девушка с кротким и нежным характером, по свидетельству всех, близко ее знавших, подает знак платком на берегу Екатерининского канала, и этот знак есть знак смертельного удара для Александра Второго?.. На какой общественно-стихийной почве вырос тот фанатизм, с которым герои и мученики русской революции идут умирать на виселице и на каторге? Все это не может быть случайностью. Тут мы должны искать не борьбу личностей, а борьбу исторических принципов.

Он хотел подчеркнуть, что русские революционеры — духовные наследники Парижской Коммуны. Он хотел, чтобы эти понимали здесь, в Лондоне, — ради этого произнес сегодняшнюю речь.

Он был очень огорчен, когда на следующий день не нашел в лондонских газетах никаких сообщений об этом собрании.

Варваре Николаевне он написал, что его ожидает большая работа, предложили ее народовольцы. Не стал уточнять, что речь идет об издании революционного журнала. Предупредил; рассказывать об этом пока что никому не следует — и попросил уничтожить письмо.

«Будьте спокойны, — отвечала она, — Все, что вы мне высказали, останется между нами; я вполне понимаю всю важность этого для вас и с моей стороны слишком дорожу вашим доверием… Я смутно понимаю, в чем дело, расспрашивать, конечно, не смею; надеюсь, что ваше тонкое нравственное чутье вам говорит лучше всех моих слов, насколько я сочувствую всему, что вас касается, и что я (насколько это возможно) всегда буду посвящена в вашу жизнь». Написала, что редакцию «Justice» она уже поторопила с выплатой ему гонораров за статьи, напечатанные в газете. «Теперь все в редакции так со мной любезны, что я не надивлюсь, а всем этим кому я обязана? Все вам…» Написала, что один из редакторов газеты, Шарль Лонге, хочет даже представить ее Карлу Марксу, — Лопге был мужем старшей дочери Маркса Женни…

«Здоровье мое из рук вон плохо, — жаловалась Варвара Николаевна в письме, — спать не могу без опиума, — такие припадки кашля, сил ни на грош и аппетиту также.

И все это еще без всяких треволнений, нравственных, все меня балуют наперерыв, кроме, впрочем, отца, с которым, находимся в письменной полемике.

Жаль мне, Петр Лаврович, что вы все вечера проводите в таком одиночестве. Как бы. хотелось перелететь море-окиян и проболтать вечер с вами за чашкой чаю… Да это еще будет».

Через неделю написала ему:

«Здоровье лучше, и сегодня еду слушать Девятую симфонию Бетховена — зачем не с вами!»