Испытание воли. Повесть о Петре Лаврове

В ответном письме он не удержался, чтобы не пожаловаться на очень, очень печальную потерю, постигшую его на пути из Парижа… Спохватился; «Ну, да об этом говорить нечего. Расскажу вам лучше, как живу. У меня весьма просторная комната на солнце и на двор, на одной из самых тихих, хотя и центральных улиц Лондона». Конечно, он предпочел бы вернуться в Париж, но при условии, что не придется ради этого идти на поклон к власть имущим.

Уже 18 февраля получил он открытку от Энгельса:

«Дорогой г-н Лавров!

Бесконечно сожалею, что не застал Вас сегодня после обеда; но если Вы, как я надеюсь, получите настоящую открытку еще сегодня вечером, то не будете ли Вы так добры прийти ко мне завтра, в воскресенье, между 7 и 8 часами вечера. Вы встретите у меня друзей. Мы все будем очень рады Вас видеть».

В доме Энгельса он встретил знакомых, но вот с Марксом увидеться не удалось: он отправился, по совету врачей, в Алжир — лечить нажитый в дождливой Англии хронический бронхит.

Кропоткин принес Лаврову свежий номер женевского органа анархистов «Revolte» («Бунтарь»), Показал напечатанную в этой маленькой газетке свою статью «Изгнание Петра Лаврова». Эту статью он сначала пытался опубликовать в одной из лондонских газет — не удалось. Видимо, в редакциях она показалась чересчур резкой. Вот что он написал: «Наш друг Петр Лавров изгнан из Франции, где он проживал уже почти четыре года. На сей раз официальные лжецы не могли сослаться ни на замышляемое убийство, ни на призыв использовать динамит, ни даже на вмешательство во внутренние дела страны. Никакие обычные измышления не могли быть выдвинуты официальной кликой, которая лгать слишком привыкла, чтобы краснеть…» На самом деле Лаврова изгнали только ради того, чтобы угодить царскому правительству. Как это ни постыдно, Гамбетта проявил готовность лизать царские сапоги. Он воображает, что может отклонить Россию от союза с Германией, оказав ей эту маленькую услугу. Но мечтать о союзе республиканской Франции с императорским деспотизмом — глупо. Вот когда русский народ свергнет царя, тогда Россия станет сестрой Франции.

Лавров был признателен Кропоткину за поддержку, но подумал, что вряд ли Гамбетта читает «Revolte», да и вообще мало кто ее прочтет в Париже. И можно усомниться, прочтет ли ее в России хоть кто-нибудь.

«Я написала два биографических очерка», — сообщала ему Варвара Николаевна. Два — потому что для двух парижских газет. 23 февраля предстояло обсуждение высылки Лаврова в Палате депутатов, и Клемансо хотел опубликовать его биографию именно в этот день.

«Я все это время так занята вами, дорогой Петр Лаврович, что еще не вполне осязаю, так сказать, ту пустоту, которую ваш отъезд оставил в нашей жизни; она нахлынет на меня, я знаю, с тем большей силою, когда отвезу мои статьи и вернусь к обычным занятиям. Эти два дня я совсем не выходила, так была поглощена моими очерками. Я писала со страхом и трепетом, — с одной стороны, страх повредить вашему возвращению, выставив вашу деятельность и вашу личность в настоящем свете, — с другой, страх уменьшить и то, и другое — не угодить вашей партии, не угодить вам, — желание, горячее желание, чтобы все вас поняли и оценили так, как я вас ценю».

К этому трогательному письму она приложила написанную для газеты «Justice» биографию. И он прочел: «Изгнание Лаврова с французской территории вызвало взрыв сочувствия и негодования всех искренних республиканцев… В течение нескольких дней газеты всех оттенков, в том числе «благонамеренные», в том числе гордящиеся тем, что они почти ни о чем не задумываются, кинули корм общественному любопытству — более или менее фантастические подробности о человеке настолько;ке выдающемся, насколько и скромном, чье существование, целиком отданное науке и возрождению его страны, протекало тихо в неведомом углу Парижа. Мы уверены, что поступаем в интересах истины и оказываем услугу нашим читателям, помогая лучше узнать мыслителя, эрудита, горячего поборника свободы и справедливости, которому все истинно республиканские правительства должны оказывать, как почесть, убежище и поддержку».

Лавров прочел это и нашел, что Варвара Николаевна написала чрезмерно, совершенно чрезмерно хвалебную статью. Свое мнение он прямо высказал ей в письме. И добавил, что угодить всем — почти невозможно, а опасность предполагаемых последствий не следует брать в соображение.

Варвара Николаевна рассказала в следующем письме, что она давала прочесть его биографию доктору Белоголовому и его жене — оба остались вполне довольны. Лавров укоризненно ей написал: «Вы советовались, вы говорите, с Белоголовыми. Ну, какие же они советчики в деле человека партии? Они — прекрасные люди, мои очень хорошие приятели, и я думаю, что искренно любят меня, но они никак не могут стать мысленно на мое место как политического деятеля. Они подумают только о том, как бы оберечь меня. Но у меня, кроме обереганья, есть кое-какие другие, совсем иные интересы».

По ночам за окном его лондонского жилья сгущался туман, и с утра, часов до десяти, приходилось писать при свече.