Испытание воли. Повесть о Петре Лаврове

К одиннадцати часам в церковь прибыл русский посол в Париже князь Орлов и с ним — чиновники посольства. Они, конечно, заметили «нигилистический» венок, но сделали вид, что не замечают. Незнакомая дама рассказывала вполголоса, что еще в апреле Орлов навестил больного Тургенева, тот лежал в постели, взглянул на вошедшего безумными глазами, протянул руки и проговорил с дрожью в голосе: «Ваше сиятельство, пощадите, зачем, зачем вы на меня кандалы надели, велите их снять, зачем вы меня мучаете, зачем вы меня пытать хотите, меня, Тургенева…»

Значит, он чувствовал себя словно бы в кандалах! Воистину — отмучился. Ненавидел он самодержавие и страшился раскрыться перед ним. Но теперь уже ничто ему больше не грозит, и пускай царские чиновники вместе со всеми прочтут сегодня в газете «Justice» откровенные слова о том, на чьей стороне был великий писатель. Вот чтр написал в газетной статье Лавров: «…По смерти г. Тургенева я не только не нахожу нужным скрывать, но даже долгом считаю предать гласности факт, о коем до сего времени знали лишь я и немногие лица. Когда в 1874 году я перенес редакцию революционного русского органа Вперед! из Цюриха в Лондон, Тургенев по собственной инициативе предложил мне содействовать изданию этого органа; затем, в течение последующих трех лет, т. е. за все время моего редакторства, он ежегодно вносил в кассу издания по 500 франков». Пусть знают все!

Наступил момент прощания. Проходя возле гроба, все, кто был на панихиде, и в том числе князь Орлов, склонялись волей-неволей и перед «нигилистическим» венком. Затем гроб вынесли из церкви и опустили в подвальный этаж, в склеп, где предстояло ему стоять еще несколько дней, пока не отправят его по железной дороге в Петербург, чтобы предать земле на далекой родине.

Минувшим летом, в июне 1883 года, Лаврову исполнилось шестьдесят лет. Об этом в Париже знали немногие: Варвара Николаевна, Лопатин и, может, еще кто-нибудь, но афишировать невеселую дату он не имел никакого желания. Отмечать ее не стал.

Варвара Николаевна вместе с доктором Летурно уехала отдыхать на остров Джерси, окруженный волнами Ла Манша. Ради Варвары Николаевны Летурио оставил семью и, хотя формально они не стали мужем и женой (надо было понимать, какая трудная проблема — развод), везде неотступно он следовал за ней.

Три месяца Лавров ее не видел, за все это время не получил от нее ни одного письма. Он огорчался, но твердо сказал себе: упрекать ее я не вправе. В конце сентября он неожиданно встретил ее на улице, в дождливый день, под зонтиком — загоревшую, посвежевшую — возле остановки конной железной дороги (в Париже ее называли по-английски — tramway). На другой день Варвара Николаевна прислала письмецо: «Дорогой Петр Лаврович, дождь и tramway так быстро разлучили нас вчера, что я не успела попросить вас прийти завтра разделить нашу скромную трапезу. Только вследствие дипломатических соображений, вам понятных, я вас попрошу не приходить ранее половины седьмого, — теперь, когда у Летурно нет здесь семьи, мне трудно его не оставить обедать в тот день, когда вы обедаете. С другой стороны, вам будет скучно целый вечер быть с нашим французом… Жму руку крепко — пришла бы сама, если бы не дождь».

После смерти Тургенева и еще до возвращения Варвары Николаевны оставил Париж Герман Лопатин, друг ближайший, расставаться с которым Лаврову было так печально…

Лопатин решил уехать сначала — ненадолго — в Англию, затем в Россию. Раньше он не хотел связывать себя с «Народной волей», теперь же, когда ее деятельность, после бесчисленных арестов, почти прекратилась, он решил вступить в ее ряды. Можно было надеяться, что его богатый опыт и трезвый подход к революционному делу поможет партии возродиться.

Ускорило отъезд Лопатина еще одно серьезное обстоятельство: он переживал семейную драму и решил расстаться с женой.

На прощанье Лавров просил его писать письма почаще. Пусть переписка хоть в какой-то степени заменит их встречи и разговоры, почти ежедневные в последнее время. Пусть дорогой Герман Александрович не забывает, что в Париже у него остался верный старый друг.

Лопатин выехал 17 сентября поездом в Булонь. Его первое письмо пришло очень скоро с лондонским штемпелем на конверте. Лопатин рассказывал о начале путешествия, рассказывал с обычным юмором. Все же за шутливостью тона угадывалось, что ему тяжело. Он написал, как в Булони пришлось идти ночью, с багажом в руках, добрую версту до парохода. «На пароходе не оказалось ни одной свободной койки, а на палубе ни одной лавки, пришлось провести всю ночь на ногах. Луна светила во всю мочь, но это мало утешало…» Утром 18-го сгустился; туман, из-за тумана дважды становились на якорь у берегов Англии. «Пассажиры начали поговаривать, что между ними наверно есть какой-то несчастливец, и желали утопить его, — невесело шутил Лопатин, — но я не сознался, что я родился и женился 18-го числа…»