Испытание воли. Повесть о Петре Лаврове

В письмах к Тихомирову и Полонской Лопатин не перечислял своих конкретных действий — по вполне понятной предосторожности не доверяя бумаге. «Что вы думаете, господа, о моем молчании? Сильно ли ругаете меня? — спрашивал он. — …Скажу только уже и сейчас в свое оправдание, что личною жизнью я здесь не жил, простых знакомств (для благородства) не имел, за дамами не ухаживал, частных писем никому не писал, книг не читал, да даже и в газеты заглядывал редко; сиднем тоже не сидел, а напротив того — все таскался из края в край, редко ночуя дома больше двух или трех раз в неделю, тратя на разъезды больше, чем на пропитание».

Из Парижа ему почти ничем не могли помочь.

В субботу 25 октября Тихомиров пошел на улицу Флаттере к Марине Никаноровне, будучи в полном смятении. Он уже знал убийственную новость, напечатанную в «Justice»! в Петербурге арестован Герман Лопатин. Неделю тому назад на Невском проспекте, у Казанского собора, его схватили сыщики.

Пришел к Марине Никаноровне и Лавров. Он был так угнетен известием, что на сегодняшнем редакционном совещании сразу поставил вопрос: как же теперь — стоит ли продолжать издание «Вестника»? Марина Никаноровна твердо сказала: стоит, а Тихомиров растерянно ответил, что пока он отказывается этот вопрос обсуждать.

Новости были ужасные. Из Петербурга сообщали в письмах, что Лопатин при аресте не успел уничтожить листки со множеством адресов — по этим адресам идут аресты.

«Крах петербургский, по-видимому, самый отчаянный, — записал в дневнике Тихомиров. — Пишу статью и спрашиваю себя: зачем? Что делать? Я еще никогда не был в таком настроении, близком к отчаянию».

Ему передали письмо из Петербурга от молодого народовольца, поэта Петра Якубовича. После ареста Лопатина и его друзей Якубович должен был возглавить немногих избежавших ареста народовольцев, и Тихомиров, отвечая на его письмо, еще старался вдохновить его на активные действия.

Якубович откликнулся горячо: «Сегодня, 31 окт. (по старому стилю), получил я наконец Ваше письмо, и, право, оно влило в меня новую бодрость и силу, — конечно, не фактами, которые прискорбны, а своей верой в дело и готовностью продолжать его во что бы то ни стало, хотя бы рок сулил нам еще не один раз втаскивать на верх горы камень Сизифа». В конце письма задавал возрос: «Что скажете о террористическом акте (Толстой)? Он необходим. Люди есть, бомбы изготовить можно. Затрудняет лишь денежный вопрос и как».

Тихомиров дрогнул и не решился ничего советовать молодому поэту-народовольцу. Тем паче не решился рекомендовать покушение на министра внутренних дел Толстого, сослался на свою малую роль в решениях партии. Но Якубович из Петербурга незамедлительно отвечал: «Как бы Вы сами ни старались умалить свое значение для партии, я не могу не глядеть на Вас как на старшего товарища…» Тихомиров должен был почувствовать свою ответственность!

О «Вестнике Народной воли» Якубович писал: «Вестник» погибает не от равнодушия публики, а оттого, что она его не знает. Судите сами: в Петербурге за все время 1-го номера вряд ли было больше 15, вторых — 10, третьих всего 2!.. Это ли не досада?»

Что и говорить! 3-й номер вышел еще в сентябре — и, значит, всего лишь два экземпляра достигли Петербурга за два месяца! Но, может быть, Якубович ошибается и дошло гораздо больше? И неизвестно, сколько экземпляров было конфисковано при арестах…

А в начале декабря в Париж пришло известие еще об одном аресте в Петербурге: схвачен и посажен в Петропавловскую крепость Якубович. Тихомиров записал в дневнике! «Это уже, кажется, последний удар».

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Минувшим летом, в начале августа, Варвара Николаевна уехала отдыхать, как и в прошлом году, на остров Джерси. Доктор Летурно рекомендовал ей лечить нервы морскими купаньями. Когда она прощалась с Лавровым перед отъездом, она выглядела такой утомленной, что у него сжалось сердце.

Через несколько дней он получил ее первое письмо. Сразу же ответил. В Париже перепадали дожди, и он беспокоился, не идут ли дожди также над островом посреди Ла-Манша — возможны ли сейчас морские купанья?

Она ответила, что на Джерси стоят теплые и безоблачные дни. Для нее величайшее удовольствие — во время высокого прилива «прийти с книгой, усесться на высшие ступеньки лесенки, погруженной в воду, точно сидишь в лодке, бросившей якорь, или на крыльце какого-нибудь palazzo в Венеции; я ребенком, будучи там, — вспоминала она, — часто так сиживала, слушая плеск волн у ног моих, и отцовское сердце радовалось, воображая, что из меня выйдет поэт. Вышла публицистка-революционерка. Более тяжелого разочарования трудно себе представить».

Ну, главное, чтобы сама не разочаровалась, не сникла. Нельзя разочаровываться в смысле жизни своей…

Наступил сентябрь. Когда вечерело и приходилось отрываться от работы за письменным столом, чтобы зажечь керосиновую лампу, Лавров подходил к окну, глядел на темнеющий двор, на закатный отсвет над крышей напротив и думал: скорей бы вернулась милая Варвара Николаевна…