Испытание воли. Повесть о Петре Лаврове

Когда она вернулась в Париж и пришла, он рад был встрече, наверное, больше, чем она, — его неизменная сдержанность не должна была ее обмануть…

Осенью Варвара Николаевна посещала его нечасто. Все-таки рядом с ней теперь был Летурно. Она писала политические статьи для газет, была постоянно занята и однажды пожаловалась Лаврову: время летит — не успеваешь оглянуться. Добавила с грустной улыбкой: «В Париже живут быстро…»

Услышав об аресте Лопатина, прибежала взволнованная — узнать о происшедшем, и Лавров рассказал ей все, что успел разузнать. Она взялась немедленно написать об этом статью в газету «Justice».

Потом рассказывала о том, как торопит печатание в газете трагических вестей из России, как отстаивает перед редактором Клемапсо каждую фразу в своей статье. Он пытается смягчить резкость ее выражений, но она не уступает…

Однажды вечером, в начале декабря, когда за окном лил дождь, Лавров услышал у входной двери звонок. Открыл и увидел Варвару Николаевну. У нее не было с собой зонтика — бедная, промокла до нитки. В прихожей сняла накидку и шляпку, но постеснялась разуться. Он усадил ее в кресло перед камином, укрыл пледом — хоть бы согрелась поскорей. Зажег спиртовку и поставил чайник.

Она стянула пледом худенькие плечи, сказала, что собирает материал для статьи в защиту ирландских революционеров и ради этого сегодня отправилась к Шарлю Лонге — он живет в предместье Парижа, в Аржантэй. Уже возвращалась, вышла с вокзала Сен-Лазар — а тут ливень, при холодном ветре — ужас… Ее знобило, и чашка дрожала в руке, когда она пила горячий чай. Он смотрел на нее с возрастающим беспокойством. Сказал;

— Вы простудились…

— Это пустяки. — Она слабо улыбнулась. — Я поправлюсь за несколько часов. Немного продрогла.

В тот вечер он отвез ее домой на извозчике.

Несколько дней она пролежала дома — с воспалением легких. Доктор Летурно не отходил от нее и сделал все, что мог, но в ночь с 16 на 17 декабря она умерла.

«Лавров ужасно убит, — записал в дневнике Тихомиров. — После Лопатина это, кажется, самый близкий ему человек».

Возле дома на улице д'Асса, где она жила, в день похорон собралось множество людей — революционные эмигранты и французские социалисты, друзья, знакомые, читатели газеты «Justice». Они пришли проводить ее в последний путь — на кладбище Монпарнас.

У свежей могилы рядом с Лавровым стояли Шарль Лонге и Поль Лафарг, стоял потемневший от горя Летурно, его глаза ввалились после нескольких бессонных ночей. К ним подошел, держа шляпу в руке, Клемансо и приглушенным голосом заговорил о том, какого замечательного человека потеряла в лице умершей европейская передовая мысль.

Первым у гроба говорил Летурно, следом за ним — Лавров. Подавляя комок в горле, он произнес:

— Дамы и господа! От имени русской социалистической революционной партии, от имени борющейся России благодарю всех иностранцев, кто пришел сюда сказать последнее прости нашему товарищу, кого я позволю себе назвать моим другом, Варваре Никитиной, урожденной Жандр.

Он вспомнил, как она ему рассказывала, что еще в юности была увлечена идеями свободы и прогресса — о них она узнала из книг о Великой французской революции. Эхо этой великой бури еще отдавалось настолько громко, что его услышали новые поколения всех стран.

— Но я считаю себя вправе сказать, — продолжал Лавров, — что в этой борьбе за великие принципы свободы и прогресса, которой она посвятила свою жизнь, она была и осталась русской. Она бессознательно ощутила дыхание революции, которое пронеслось над головой многих молодых русских женщин ее времени. Старшая среди них по возрасту, она принадлежала к поколению тех женщин, что прославились в истории России — выступили в первых рядах… У нее не было времени заботиться о своем здоровье. Нужно было принести слово утешения отчаявшемуся другу — это очень далеко, но она идет. Нужно было собирать деньги для тех, кто оказался жертвой врагов русской революции, — это нелегко, но она это делает. Нужно было дискутировать с софистом, прославляющим эгоизм сытых, — это утомительно, тошнотворно, но ее мужественный голос не может молчать. Нужно было написать статью в защиту доброго дела — и пусть для этого приходится прочесть увесистые тома, пусть глаза устают от длительной работы, но борьба за доброе дело — это долг, и долг исполняется. И как она была счастлива этой продолжающейся борьбой, этой непрерывной деятельностью в последние годы ее жизни!.. Она умерла, но не прекратилась ее жизнь для ее друзей, для всех, кто узнал ее преданность делу, которому она служила…

Он сказал, что мог. Он больше не услышит ее голос, не обрадуется ее приходу, не подбросит угля в камин, чтобы ей было тепло у него в кабинете. Осталась только могила на близком кладбище Монпарнас.

«Жаль ее, но также жаль и тех, с кем она была связана тесною дружбою, как, например, с Вами, — написал ему доктор Белоголовый, — друг она была верный, готовый душу положить за друга своего, и ее смерть должна оставить в Вашей жизни заметную пустоту».