Испытание временем

— Смотри хозяйке не проболтайся… Она у нас строгая…

Вот они, какие дела! Вчера лишь плут распинался: «Помилуйте, мадам Гельфенбейн, к чему мне эта старая баба?», изгибался в три погибели, расшаркивался: «Помилуйте», «Помилуйте», — и обязательно по-русски…

Прежде чем проскользнуть к Стеше, Иойхонон криво усмехается, игриво щелкает в воздухе пальцами и делает знак молчания…

Тяжелый пост, мучительно трудный караул!

Вот по двору идет экономка, она задерживается у квартиры пекаря, некоторое время размышляет и проходит мимо. Сторож дважды останавливается у окна, озирается и, не заметив ничего подозрительного, идет дальше…

Обильно покрытый мукой, в рваном колпаке и разодранных опорках, поднимается из пекарни пекарь Антон. Он скручивает козью ножку и не совсем уверенной походкой направляется домой.

— Здравствуйте! — Шимшон протягивает ему руку, заслоняя собой дверь. — Как живете?

Полупьяный пекарь останавливается, недоуменно оглядывает его с головы до ног и добродушно усмехается:

— Ты откуда? Новенький?

Он не привык здесь к переменам: тут люди живут годами, добровольно не уходит никто.

— Новенький… Вчера приехал…

Оба молчат, говорить им не о чем.

— Новенький так новенький… Мне что?..

Разговор не вяжется, Шимшон напряженно думает и вдруг спрашивает:

— Муки у вас много?

Антон почесывает бороду и прищуривает один глаз, словно прикидывает, сколько мешков у него на складе.

— Много.

«Теперь о чем? — мучительно думает караульный. — О погоде, что ли?»

— Хорошо бы теперь морозец ударил…

Пекарь широко раскрывает глаза, сосредоточенно чешет спину и, озадаченный, спрашивает:

— Зачем?

Этого Шимшон и сам не знает. У каждого свой каприз: кому слякоть по душе, кому мороз…

Пекарь делает движение к двери и, пораженный, останавливается: его не пускают в дом.

— Тебя кто тут поставил?

Не дожидаясь ответа, он опускается на крыльцо и, обхватив голову руками, шепчет сквозь слезы:

— Опять зачастил к ней!.. Что со мной делают?.. За что мучают?..

Шимшон смотрит на него, растроганный и смущенный. Он ожидал сопротивления и угроз. А пекарь сидит, большой, беспомощный, и плачет. Крупные капли падают из глаз на его руки, запорошенные мукой.

— Ты пойди поговори с ним, — несмело советует ему Шимшон.

Пекарь безнадежно машет рукою и вытирает глаза ладонью.

— Иди, Антон, я скажу — ты силой прорвался… Иди же, ну!

Пекарь уходит домой.

Они возвращаются оба: один — грустный и молчаливый, другой — взбешенный и злой.

— Поговори мне, поговори! Слово скажу — и духа твоего не будет!.. Дурак! — злобно шепчет Иойхонон Шимшону. — Разиня несчастный!..

Вечером хозяйка спросила старшего приказчика:

— Как вам Шима понравился?

— Несообразительный малый, — ответил Иойхонон, — серьезного дела доверить нельзя.

Она испытующе оглядела его и сказала:

— Мне кажется… он неплохо складывает товар… и умеет поговорить с покупателем…

Иойхонон сверкнул глазами и заискивающе улыбнулся.

— Совершенно верно… И товар неплохо сложит, и покупателя уговорит, а серьезного дела ему поручить нельзя: не справится… Будьте покойны, мадам Гельфенбейн, я уже сегодня убедился…

Так началась новая жизнь…

Чуть свет его будили, торопили и пугали тенью хозяйки. Сонные приказчики спешили на свои места: он и Иойхонон — к мануфактурным полкам, Иосиф со смеющимися глазами — за бакалейный прилавок, Залман — к себе. При свете лампы открывались двери, и по деревянным ступеням поднимались покупатели. С черного хода являлась экономка с выражением тоски на лице. Она выслушивала хозяйку и, бледная, уходила на кухню. В лавке никто не шутил, не смеялся. Приказчики, чопорные и строгие, как чиновники, держались степенно, говорили спокойно и сдержанно. Хозяйка бродила из угла в угол, шевелила губами и молчала. Одни глаза ее говорили: «Я все вижу… не спрячетесь. Не прикидывайтесь дурачками…» А Иосиф из бакалейного отделения действительно прикидывался дурачком и назло «немой ведьме» (так называл он хозяйку за ее спиной) поступал наоборот.

— Я не понимаю намеков, — говорил он ей, — отец мой был квасником, а мать кухаркой. Меня этому не учили…

Она вскидывала на него глаза, и красноречию его наступал конец.

Единственный, кто хорошо понимал ее, — это Иойхонон. Она тоже угадывала его мысли, и они молча могли вести любой разговор… Понимал ее и Залман, но с тех пор, как он влюбился в сычавскую учительницу, мать стала утверждать, что они с сыном не понимают друг друга.

Однообразно тянулась жизнь в Сычавке. В полдень лавку навещал Яшка-горбун, юродивый паренек с огромной головой на тоненькой шее. Маленький, скрюченный, он оглушительным голосом произносил длинные речи, отвлекая покупателей и приказчиков. Его просили уходить подобру-поздорову, а он бранился и пророчествовал. Тогда хозяйка кивала сыну, шептала что-то про себя и уходила из лавки. Залман подзывал горбуна и, сверкая глазами, подносил к его носу кулак:

— Тихо… без шума… вон… Вдребезги расшибу, места живого не оставлю!..