Испытания

Такое впечатление, что на велосипедах — все граждане, составляющие население Утрехта. В центре города велосипедисты движутся потоком, бок о бок с потоком легковых машин самых различных марок и лакированных автобусов самых различных цветов. Иной раз кажется, что велосипед для голландца — почти часть тела (как, скажем, ракетка становится у теннисиста во время игры как бы естественным продолжением руки).

В самом деле, вот юноша в теплой куртке и в трусах выезжает на велосипеде прямо из дверей дома. А вот женщина, заехав на велосипеде на тротуар, прижалась к витрине магазина, разглядывая что-то.

Следуя гостеприимному совету бургомистра Утрехта, молодые московские художники бродили пешком по улицам почти тысячелетнего города.

Хотели ближе познакомиться со страной, лучше понять ее… Какая чистота! В каком порядке содержатся здания!

Бродили по запутанным улочкам городского центра, любовались ажурной высоченной башней, самой высокой башней в Голландии, стояли на маленьких набережных старых тихих каналов.

«Голландия напоминает велосипедиста на перекрестке, — сказала девушка-гид. — Велосипедист не может остановиться, не сойдя с велосипеда, в таком случае он упадет. А поехать наперерез лимузинам он тоже не может… Очевидно, надо сойти с велосипеда!»

Но на центральной улице Утрехта Люция Крылатова заметила, что велосипедисты не следуют «совету» девушки: в тот момент, когда движение перекрывается, они кладут для равновесия друг другу руки на плечи. Руки дружески переплетены. Люди, незнакомые друг с другом, становятся как бы единым коллективом. А потом — обменялись улыбками, распрощались и поехали дальше, чтобы снова встретиться на каком-нибудь трудном перекрестке…

В поездку, из которой она сейчас возвращалась, Люция Крылатова отправилась без творческого плана, с чувством непреходящей горечи от неудачи, постигшей ее в работе над картиной «Наставница и ученица». И с обидой на несправедливость и просто-напросто нецелесообразность решения об ее уходе из коллектива инструментального цеха. Обидой, еще не заслоненной житейскими буднями и новыми бедами и неприятностями.

И вдруг, то ли от случайной фразы водителя попутной машины, проворчавшего «трудный перекресток», то ли от собственной внутренней оценки своего нынешнего состояния (на трудном перекрестке я, вот что), возник замысел картины.

Да, именно так. Велосипедисты, положившие руки друг другу на плечи, будут обращены к зрителю. Особенно хорошо напишет она руки — сильные, красивые руки тружеников. (Люция поморщилась, вспомнив крючковатую пятерню Мараньева.) Руки выдают сущность человека еще более отчетливо, чем его физиономия!

А в центре первой шеренги велосипедистов будет… Анна Шуматова. У нее лишь правая рука на плече соседа; левой Анна поддерживает девочку, которая пристроилась рядом с ней на полудетском велосипеде. Надо продумать лица велосипедистов, представляющих тружеников разных стран мира.

Да, да, Люция собиралась в первый же вечер по возвращении домой показать эскизы новой картины Алексею.

На вокзале ее никто не встретил. Дома, на книжных полках, густел слой пыли. На паркете выделялись рыжиной жировые пятна. В хлебнице лежал заплесневелый ситник.

До позднего вечера она мыла, скребла, чистила. Потом разбирала чемоданы. Потом, уже ночью, услышала его брань за дверью. Впустила его в дом. Услышала его пьяный храп. Потом сидела в кухне, не понимая: часы отсчитывают вечность или глухо тикает головная боль?

За годы полусовместной жизни у них выработался свой словарь. Они иногда называли друг друга условно, как водится не только в семьях, но и между многолетними приятелями: у него сохранилось давнее прозвище Лешка-гармошка, а он давно, окрестил ее Лютиком.

Причем Лешка-гармошка прилепилось к нему, может быть, совсем не из-за какой-либо связи с игрой на гармони, а потому, что у него была привычка — то как бы растягивать шею, то как бы сжимать ее, вбирая голову в плечи.

Утром, куря на лестничной площадке, он постарался мобилизовать все свои душевные силы, чтобы объясниться. Дольше, чем обычно, проветривался после сигареты, чтобы она не попрекнула табачным запахом. С порога кухни окликнул:

— Лютик!

Она порывисто вскинула голову от мойки, заставленной давними грязными рюмками и стаканами. (Наверно, вчера не успела справиться с посудой. Или опять не было горячей воды.)

— Лютик!

У него дрогнул голос, а у женщины, которая, как он давно усвоил, владела своей мимикой и умела выглядеть каменно-безучастной, дрогнуло что-то в лице.

— Я давно тебе не Лютик, — нарочито скрипуче сказала она, — переезжай туда, где пьянствуешь!

И тем же жестяным тоном:

— Сандалии лежат у тебя на постели. По-моему, они будут тебе хороши. На рубашку денег не хватило.

Она осознанно говорила так, будто царапала ножом по сковородке, чтобы исключить возможность сентиментального отношения к ее подарку. Кажется, он понял. Сказал грубовато:

— За часами я заеду как-нибудь потом. Возьму их.

Потоптался и добавил, как бы извиняясь:

— Все же подарок цеха. И вроде бы твоя, так сказать, лепта, что ли.

— Нет, возьми сейчас!